«… и в мой жестокий век восславил я свободу…» тема вольности в произведениях А. С. Пушкина

«…и в мой жестокий век восславил я свободу…»

тема вольности в произведениях

А. С. Пушкина

I. Вступление

II. Великий гражданин великогонарода

(Пушкинв освободительном движении своего времени)

1. Лицейская республика.

2. Пушкин и ранние декабристскиеорганизации.

3. Поэт в южной ссылке (1812−1824)

4. Михайловское.

5. 14 декабря 1825 года

6. «Я гимны прежние пою…»

III. Заключение

IV. Список используемойлитературы.

I. Вступление.

Пожалуй, одной из чащевсего повторяющихся в пушкинских стихах слов — свобода (или равнозначные -вольность, воля). Бесконечны оттенки смысла и содержания этого слова у Пушкина. Но главный, сокровенный смысл его — всегда одинаков. Пушкин был певцом ивдохновителем освободительного движения своего времени: как поэт, свою заслугуперед народом он видел в том, что «чувства добрые лирой пробуждал» и в свой"жестокий век" восславил свободу. В лице Пушкина поэзия впервые явиласьвыразителем и возбудителем общественного мнения в России. Поэзия — выразитель? Да! Поэзия — воспитатель? Да! Поэзия — эхо русского народа? Да! Поэзия — борецпротив тирании, деспотизма, за свободу, за просвещение? Да! Все это непременныечерты пушкинского поэтического идеала.

Тема свободы в творчествеПушкина — одна из тем, издавна привлекавших к себе большое внимание и нашегопушкиноведения и нашей исторической науки. Это тема интересует и меня, так каквольнолюбивая лирика занимает едва ли не главное место в творчестве поэта. Подавляющая часть его стихотворений проникнута бунтарскими настроениями иявляется прямым призывом к борьбе.

Пушкин не был членом тайного общества, не принимал непосредственного участия ввосстании, не был привлечен к следствию и суду. Но широта, глубина имногогранность его творческого гения, мощь его художественного слова и вместе стем горевший в нем неугасимый пламень гражданского сознания и гражданскогочувства так велики, что основоположник национального искусства слова, родоначальник последующей классической нашей литературы, он объективноявляется, не только до, но и после 14 декабря, одним из замечательнейшихдеятелей русского освободительного того начального периода, вершиной которогобыло восстание декабристов. К этому главному выводу я твердо пришел по ходу и витоге данного моего труда. Попытке обосновать этот вывод он и посвящен.

Для того, чтобы возможно полнее и ближе к истине это осуществить, необходимопридать теме новый поворот. Следует вести точку отсчета не от декабристов кПушкину — это задача и дело историков, а это — задача и дело историковлитературы — от Пушкина к декабристам.

II. Великий гражданин великогонарода.

(Пушкинв освободительном движении своего времени)

И жив великий гражданин

Среди великого народа

Пушкин «Андрей Шенье» (1825)

Из рядя вон выходящая, бьющая ключом художественная одаренность Пушкина почти с первых же его шаговстала привлекать к себе восторженнейшее внимание современников. Начало этомубыло положено еще в лицейские годы. Вообще, основное, чем был отмечен Лицей вжизни Пушкина, заключалось в том, что здесь он почувствовал себя Поэтом. В 1830 году Пушкин писал: «…начал я писать с 13-летнего возраста и печатать почти стого же времени».

В те дни — во мгле дубровных сводов

Близ вод, текущих в тишине,

В углах Лицейских переходов,

Являться Муза стала мне.

Моя студенческая келья,

Доселе чуждая веселья,

Вдруг озарилась — Муза в ней

Открыла пир своих затей;

Простите, хладные науки!

Простите, игры первых лет!

Я изменился, я поэт.

Характерно, что Пушкин стал ощущать себя не просто «стихотворцем» («не тотпоэт, что плесть стихи умеет»), а именно Поэтом и твердо, хотя литературноепоприще не сулило ни чего житейски привлекательного, решает на него вступить, ибо, как он понял — это тоже на всю жизнь, не может им не быть. («К другустихотворцу», 1814)

Это сознание укрепил и первый, так же весьма ранний литературный триумф -знаменитое чтение на лицейском экзамене «Воспоминаний в Царском Селе», котороетак воспламенило совсем уж одряхлевшего Державина. Тут же гласно объявившего ихавтора своим литературным наследником — «вторым Державиным».

Одновременнои столь же стремительно в Пушкине — поэт стал расти, тоже перерастая в этомотношении своих учителей — Батюшкова, Жуковского, Вяземского, Державина, -патриот — гражданин. Началась схватка не на жизнь, а на смерть с вторгшимся вРоссию Наполеоном. Подавляющее большинство будущих декабристов (и это оказалогромадное влияние на складывание их политических убеждений) принимало участие, и порой очень активное в Отечественной войне 1812 года и последующихзаграничных походах. Лицеистам, по их возрасту, этого не было дано. Но и самПушкин, и его ближайшие товарищи, такие как Пущин, Кюхельбекер, Вольховский, всем существом своим рвались к этому:

Вы помните текло за ратью рать,

Со старшими мы братьями прощались

И в сень наук с досадой возвращались

Завидуя тому, кто умирать, шел мимо нас…

Новернемся к пушкинскому дебюту — «Воспоминаниям в Царском Селе». Впатриотический контекст «Воспоминаний», наряду с гордостью поэта своим народом, не только отстоявшим Родину, но и освободившим от тиранического ига НаполеонаЕвропу, вошло, отражая господствовавшие тогда настроения широких общественныхкругов, несколько восторженных строк в адрес торжественно возвращающегося вотечество царя — героя, который «взял Париж» и «основал лицей» (несмотря напоследующее резчайшее отрицательное отношение к Александру I, Пушкин в основном считал эти два события объективно историческими егозаслугами); восторженные ноты в адрес «грозного ангела» — Александра сновазазвучали после попытки захвата Наполеоном былой власти («сто дней») встихотворениях «Наполеон на Эльбе» и «На возвращение государя императора изПарижа в 1815 году».

Второеиз них было написано по «повелению» высшего начальства, но, как и предыдущие, вполне искренне, выражая не только настроенность широких общественных кругов, но и чувства самого поэта. «Вы помните, как наш Агамемнон Из пленного Парижа кнам примчался, Какой восторг тогда пред ним раздался! Как был велик, как былпрекрасен он, Народов друг, спаситель их свободы!» — напоминал Пушкин товарищамв последней лицейской годовщине 1836 года («Была пора: наш праздник молодой…»).

Но уже в связи со стихами «На возвращение…» проявилось пушкинское «веселоелукавство ума». Есть известие о нарисованной им, очевидно, вскоре же;карикатура на Александра, который до того «располнел» в «чужих краях», что струдом проехал в воздвигнутые для него триумфальные ворота. А одним из самыхранних лицейских стихотворений Пушкина, убедительно ему приписываемым, являетсяэпиграмма на царя («Двум Александрам Павловичам»), который «нос переломил… подАустерлицем» (был наголову разбит в 1805 году Наполеоном) и «хромает головою"(заключил «позорный», как позднее будет называть это Пушкин, Тильзитский мир).В 1826 году Пушкин написал Жуковскому, что «подсвистывал царю Александру, досамого гроба». Как видим, он стал ему подсвистывать, в сущности, с первых же своихлитературных шагов.

Но и независимо от этого настроения «любви, надежды, тихой славы» недолготешили своим «обманом» уже и тогда проявившего исключительную зоркость поэта.

И вот всего через два-три месяца после «Воспоминаний» и за пять лет знаменитогорылеевского послания «К временщику» Пушкин пишет и публикует свое якобыпереведенное «с латинского», послание «К Лицинию «(1815), в котороминосказательно, но в полном соответствии с политическими реалиями текущего днябичует нового «любимца деспота» — всевластного временщика, наложившего «ярем"на Рим, и бесстыдную толпу гнущих перед ним спину льстецов и рабов. В то жевремя это сатирическое послание окрашено высоким и гордым гражданским лиризмом,

Я сердцем римлянин; кипит в груди свобода;

Во мне не дремлет дух великого народа.

Завершаясьгрозной предупреждающей концовкой (первый пушкинский «урок царям» урокамиистории):

«Свободой Рим возрос, а рабством погублен».

Всеэто придает посланию особое значение. В нем зерно последовавших года дваспустя «вольных стихов» поэта. Мало того, основные мотивы его, в особенностиудар по рабам и льстецам будут повторяться и в дальнейшем (конец 20-х и даже30-е годы) его творчестве. Недаром оно сразу же привлекло к себе всеобщеевнимание и было включено Пушкиным в первое отдельное издание его стихотворений, вышедшее в 1826 году (им поэт и новое издание 1829 года). В него же должны быливойти «Воспоминания в Царском Селе», откуда, однако, поэт полностью убрал былыехвала Александру, подчеркнув взамен подвиг подлинного героя — русского народа.

В последние лицейские годы и особенно сразу после окончания Лицея Пушкиннастоятельно — в окружении пылких молодых умов, настроенных весьма решительнопротив абсолютизма и крепостничества. Среди них немало будущих декабристов илилюдей, им сочувствующих: Чаадаев, Вяземский, Лунин, Якушкин, Катенин, Глинка, братья Тургеневы. Разговоры идут острые, речи произносятся нередкобунтарские.

Пылко, страстно, по велению своей благородной чистой натуры, воспринял поэт, выйдя из Лицея, идеи политической свободы в кругу своих новых приятелей, близких к ранним декабристским организациям, эти идеи дороги Пушкину. Это егопоэзия, его лирика. И пусть Пушкин думает в это время, будто вольность народовможет быть обеспечена путем ограничения самовластия законами («Вольность»,"Деревня"). «Хочу воспеть Свободу миру, на тронах поразить порок» — вот чтовоспринималось в пушкинской вольнолюбивой лирике как главное, вот чтовдохновляло русских революционеров, не только декабристов. А в стихотворении"К Чаадаеву" (1818) и прямо говорилось о «грядущих обломках самовластья».

После выхода из Лицея Пушкин особенно сблизился с Николаем Тургеневым, частобывал у него. Это тот самый Тургенев, о котором поэт впоследствии вспоминал в"Евгении Онегине", рисуя первые сходки будущих декабристов:

Одну Россию в мире видя,

Преследуя свой идеал,

Хромой Тургенев им внимал

И, плети рабства ненавидя,

Предвидя в сей толпе дворян

Освободителей крестьян.

Однаогненная страсть владела Николаем Тургеневым — ненависть к крепостничеству, обэтом он неустанно и горячо говорил, где только можно. Он считал, что глупомечтать о политической свободе, о парламенте, пока не уничтожено крепостноеправо: «Непозволительно мечтать о политической свободе там, где миллионынесчастных не знают даже простой человеческой свободы».

«Хромой Тургенев» присматривался к юному поэту, замечал, как восторженнозагорались его глаза, едва разговор переходил на «опасные темы», подначивал:"Все ахи да охи, молодой человек, в ваших стихах. Не стыдно ли вам оплакиватьсамого себя и несчастную свою любовь, когда Россия стонет от Петербурга доКамчатки".

В то же время брат Николая Сергей записывал в своем дневнике: «Мне опять пишуто Пушкине, как о развертывающемся таланте. Ах, да поспешает ему вдохнутьлиберальность, и вместо оплакиваний самого себя пусть первая его песнь будет:"Свобода».

Пожелание исполнилось менее чем через месяц. Ода «Вольность» была написанапрямо вслед вот за таким душещипательным, но мастерским стихотворением (предтечей есенинских!):

Не спрашивай, зачем душой остылой

Я разлюбил веселую любовь,

И никого не называю милой

Кто раз любил, уж не полюбит вновь,

Кто счастье знал, уж не узнает счастья

На краткий миг блаженство нам дано:

От юности, от нег и сладострастья

Останется уныние одно…

И вслед за этим — пламенный, трибунный стих «Вольность». Дело было так. УНиколая Тургенева собрались молодые вольнодумцы. Речь зашла о Павле I, кто-то подвел Пушкина к окну, показал на Михайловский замок, расположенныйнапротив, — последнюю резиденцию Павла, где он был убит с молчаливогосоизволения своего сына Александра: Тиран и народ. Задушенный душительвольности. Вот тема для поэта!

Пушкин вскочил на большой стол у окна, растянулся на нем (в его привычках былописать лежа) и тут же, глядя на мрачный дворец, написал большую частьзнаменитой оды. На следующий день он принес ее Тургеневым оконченную ипереписанную набело.

Она произвела действие взрывчатки; спокойно читать ее было невозможно, каждая строкаразила, жгла, влекла в бой, клеймила позором:

Питомцы ветреной Судьбы…

Тираны мира! Трепещите!

А вы мужайтесь и внемлите,

Восстаньте, падшие рабы!

Никогда еще после Радищева поэтический стих на Руси не звучал так набатно, такобличительно, гражданственно:

Увы! Куда ни брошу взор-

Везде бичи, везде железы,

Законов гибельный позор,

Неволи немощные слезы;

Вежде неправленая Власть

В сгущенной мгле предрассуждений

Воссела — Рабства грозный Гений

И Славы роковая страсть.

Поэт обращается к истории Франции и России, чтобы понять истоки тирании, Онитам, по мнению поэта, где нарушаются принципы сочетания «вольности святой», сзаконами «естественного права и равенства», где закон необязателен для владык идля народа.

И горе, горе племенам,

Где дремлет он неосторожно,

Где иль народу, иль царям

Законом властвовать возможно!

Мысли Пушкина навеяны идеями французских просветителей, «законами» Монтескье,"Общественным Договором Руссо". Согласно Руссо, государство — результатнегласной договоренности всех членов общества, их принятой на себя добровольнообязанности взаимно выполнять свой гражданский долг. Это и есть высший закон, стоящий над царями и народами. Если монарх нарушает этот договор и притесняетнарод «неправедной властью» то с ним может случится то, что случилось сЛюдовиком XYI. Однако его казнь, как кажется Пушкину, — еще большеезлодейство и вероломство, за которое восставший народ расплатился тираниейНаполеона. Поэт проклинает этого «самовластительного злодея» и обращается кдругому «увенчанному злодею» — императору Павлу I, самодурствокоторого переходило всякие границы. Его убийство — урок царям, ныне живущим:

И днесь учитесь, о цари:

Ни наказанья, ни награды,

Ни кров темниц, ни алтари,

Не верные для вас ограды.

Склонитесь первые главой

Под сень надежную Закона,

И станут вечной стражей трона

Народов вольность и покой.

Смелость неслыханная: восемнадцатилетний поэт дает уроки царям и народам, угрожает им «страшным гласом Клии»! Имя Пушкина сразу стало известно всейчитающей России (ода расходилась в списках). Не было такого образованногоофицера, который не знал бы оды «Вольность», «Деревню», «К Чаадаеву» наизусть.

Конечно, в тираноборческих рассуждениях поэта еще много наивного, книжного, ученического, много от ходячих предрассудков светского общества, от его"священного ужаса" перед крайностями якобинской диктатуры, от карамзинскихлиберально-утопических мечтаний о просвещенной монархии, ограниченной лишь «праведнымизаконами».

Ко времени выхода Пушкина из Лицея политическая обстановка в стране стала ещеболее накаляться. Все отчетливее начали проявляться агрессивно-реакционныеустановки Священного союза. Вместо ожидаемого многими освобождения крестьян в страненачали заводиться пресловутые военные поселения — еще одна, наряду со Священнымсоюзом, так сказать, для «домашнего употребления», идея Александра I, решившего заменить рекрутские наборы на долгий срок отрывавшие крестьянина отего семьи, постоянной военной службой по месту жительства.

По руками рьяно взявшегося за это дело временщика сентиментально окрашеннаяидиллия, предносившаяся Александру I и ловко укрепляемая в немАракчеевым, превратилась в жесточайшую трагедию. Но самому Аракчееву, который выбралдевизом для своего герба слова: «предан без лести» (остро обыгранные Пушкиным водной из эпиграмм), а однажды кому-то, напомнившему о пользе отечества, циничноответил, что ему до этого нет дела, он выполняет волю монарха, — его усердныепринесло сторичные плоды. Пользуясь все нараставшим доверием и привязанностью кнему Александра и отлучками царя, в частности поездками на европейскиеконгрессы Священного союза, он забрал в свои руки всю полноту власти и сталсвоего рода некоронованным диктатором. «Всей России притеснитель… А царю ондруг и брат» — писал Пушкин в той же эпиграмме.

Итак, в результате появления военных поселений бунтом была чревата не толькодеревня, все слои населения имели основания быть недовольными правлениемАлександра I.

Понятны теперь пушкинские слова: тот подлец, кто не желает переменыправительства в России!

Кипела политическими страстями Франция, в Испании восставший народ заставилкороля объявить Конституцию, бурлили Португалия и Италия («тряслися грозноПиренеи, вулкан Неаполя пылал…»), Греция боролась за освобождение от турецкогоига. Казалось, в одной только России часы истории остановились, и стрелки ихпо-прежнему показывали здесь середину давно прошедшего XYIII века с егодикими феодальными обычаями.

Как и в XYIII веке,

Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,

Здесь рабство тощее влачится по браздам

Неумолимого владельца.

Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,

Надежд и склонностей в душе питать не смел…

Дальше так продолжаться не могло. Нужно было действовать! Нужно было встряхнутьРоссию, помочь ей пробудиться от оцепенения. Возникали кружки заговорщиков, гдепроизносились пылкие речи, обсуждалось будущее России, выносился смертныйприговор Александру.

«…Россия не может быть более несчастна, как, оставаясь под управлениемцарствующего императора», — говорил в «Союзе спасение» Иван Якушкин и вызвалсялично убить царя.

Меланхолический Якушкин,

Казалось, молча обнажал

Цареубийственный кинжал…

Пушкин (если судить по десятой, дошедшей до нас в отрывках главе «Онегина») былосведомлен о ходе развития декабристского движения, о помыслах и речах чуть лине каждого из главных заговорщиков.

Как уже говорилось, Пушкин не был членом декабристских кружков, но он зналлично чуть ли не всех: Рылеева, Пестеля, Орлова, Лунина, Николая Тургенева, Сергея Трубецкова, — с ними спорил, с ними негодовал, жил мыслями и интересамидекабристов, дышал предгрозовой атмосферой, ею разгорался: «Я, — признавался онЖуковскому, — наконец был в связи с большею частью нынешних заговорщиков».

В политических беседах с ними созревали его собственные взгляды на прошлое, настоящее и будущее России.

Два года спустя после появления на свет оды «Вольность» поэт создает другоестихотворение, подымающее вторую, основную и столь же жгучую политическую темусовременности — «Деревня» (1819), тоже связанное с близостью к Тургеневу иподсказанное непосредственными впечатлениями (написанное в Михайловскам).Первая часть его, мирное, идиллическое, в духе Карамзина, описание прелестиусадебной жизни среди сельской природы («приют спокойствия, трудов ивдохновенья») — резко сменяется второй частью, навеянной «возмущающей душу», «ужасной мыслью», также восходящей к «врагу рабства» Радищеву, — картинамибесчеловечных угнетений и насилия над людьми крепостников-помещиков. Но и этостихотворение заканчивается порожденным надеждой «ударить в чувство», какговаривал Ломоносов, призывом к царю освободить крестьян. Пушкинскую «Деревню"постигла мрачная судьба. Она была показана „чувствительному“ Александру, который просил благодарить поэта за высказанные им „добрые чувства“ („bons sentiments“). Но никаких результатов стихотворение не возымело. Мало того, довести свои „добрые чувства“ до печати Пушкину не удалось. Цензураразрешала опубликовать только первую — „карамзинскую“ части стихотворения."Радищевская» же его часть, как и все «вольные стихи» Пушкина, осталась подзапретом. Монарх, несмотря на вспыхнувшие годом ранее и жесточайше подавленныеАракчеевым бунт Чугуевских военных поселений, упрямо продолжал насаждать их, цинично обмолвившись, что будет выполнять начатое, хоть бы пришлось уложитьтрупами всю дорогу от Чудова до Петербурга.

К числу наиболее знаменитых вольных стихотворений Пушкина относитсяединственное в своем роде послание к столь дорогому ему тогда («Никогда я тебяне забуду. Твоя дружба мне заменила счастье», — записал он позднее в своемдневнике) Чаадаеву — юношески восторженное объяснение в любви Отчизне иСвободе, заканчивается полным романтической веры в торжество революционногодела призывом к видимо, заколебавшемуся другу:

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья…

В отличии от «Вольности» интимно-личное и гражданско-любовная страсть и страстьвысокого и «прекрасного» революционного порыва — сплавлены здесь внерасторжимое целое — в чистейшее золото поэзии:

Мы ждем с томленьем упованья

Минуты вольности святой,

Как ждет любовник молодой

Минуты верного свиданья.

В «Вольности» и в «Деревне» поэт вдохновенно прокламирует политические идеичленов тайного общества. Послание «К Чаадаеву» (1818) он вводит в самое сердцедекабризма, в душевный строй первых русских революционеров, многие из которыхсознавали, что, выходя 14 декабря на «площадь Петрову» идут почти на вернуюсмерть, и все же с энтузиазмом шли.

Особое место в поэзии Пушкина этих лет занимает написанное в этом же году, чтои послание к Чаадаеву, другое послание, имеющее в виду совсем другого адресата («К Н.Я. Плюсковой»). Фрейлина жены Александра I, императрицыЕлизаветы Алексеевны Плюскова, близкая к арзамасским литературным кругам, обратилась с просьбой к Пушкину написать стихи в честь императрицы. Этот адресввел в заблуждение не только цензуру, не уловившую подлинный смысл стихотворения, но и ряд исследователей даже нашего времени, не сумевших исторически к немуподойти.

Во всяком случае, уже с самого начала его стихотворение не только не походилона традиционную оду в адрес монархов, но и прямо ей противостояло:

На лире скромной, благородной

Земных богов я не хвалил

И силе в гордости свободной

Кадилом лести не кадил.

Свободу лишь учася славить,

Стихами жертвуя лишь ей,

Я не рожден царей забавить

Стыдливою музою моей.

Пушкин отталкивается здесь не только от вынужденного «Льстить» царям в своихпридворных одах Ломоносова, но и от Державина, который вменил себе в особоедостоинство, что в стихах, обращенных к Екатерине II, он дерзнулвозгласить о ее «добродетелях» в «забавном русском слоге». Ни риторического, ни"забавного" в только что приведенных строках пушкинского послания нет. Большетого, говоря, что хочет славить только свободу, поэт прямо включаетстихотворение в цикл своих запретных стихов, имя прежде всего в виду оду"Вольность", к которой оно по своему тону и примыкает. Но если в «Вольности"автор ставил себе целью «на тронах поразить порок», — здесь он получаетрадующую его самого возможность воспеть на троне «добродетель». Особенновыразительно гордая концовка стихотворения:

Любовь и тайная Свобода

Внушали сердцу гимн простой,

И неподкупный голос мой

Был эхо русского народа.

Тайная свобода — это эпитет, на первый взгляд не очень ясный, в сущностиявляется ключом к пониманию подлинного смысла всего стихотворения. После победынад Наполеоном и образования по настоянию Александра особого Царства Польского, возглавляемого русским императором, он, желая, по свидетельству современников, всячески расположить к себе новых подданных «даровал» полякам в 1818 году то, вчем упорно оказывал своей стране, — конституцию. 15 марта 1818 года он выступилна открытии польского сейма с напутственной речью, в которой упомянул о своемдавнем желании сделать то же и у себя на родине, и о намерении в будущемосуществить это. Но было сказано это в выражениях, обидного для национальногочувства русских. Тщетно его основной советчик по международным делам, графКаподистрия, которого он первый период своего царствования приблизил к себе заего «либеральные» взгляды, а в 1822 году за то же самое (противодействиеполитике Священного союза) отстранил от дел, умолял его снять эти выражения. Царь настоял на своем.

Это глубоко возмутило членов тайного общества и близкие к ним широкиеобщественные круги. Негодование еще более возросло, когда стало известно озамыслах царя включить в состав Польши некоторые части России, возможность чегопредусматривалась в данной им конституции. В связи с этим и был поставленЯкушкиным вопрос о цареубийстве.

А Пушкин тотчас же остро отозвался на это своим ноэлем «Сказки» («Ура! в Россиюскачет Кочующий деспот»). Начинается он с описания приезда Александра 1 вРоссию. Царь торжественно вещает о своих подвигах:

«Узнай, народ российский,

Что знает целый мир:

И прусский и австрийский

Я сшил себе мундир

О радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен;

Меня газетчик прославлял;

Я ел, и пил, и обещал —

И делом не замучен…"

Далееимператор клянется дать отставку продажным чиновникам и учредить закон вместопроизвола:

«И людям я права людей,

По царской милости моей,

Отдам и доброй воли…"

Царевымречам наивно внимал, открыв рот младенец:

От радости в постели

Распрыгалось с дитя:

«Неужто в самом деле».

Неужто не шутя?

А мать ему: «Бай-бай! Закрой свои ты глазки;

Пора уснуть уж наконец

Послушавши, как царь-отец

Рассказывает сказки:…"

Из всех вольных стихотворений Пушкина поэль сразу же получил наиболее шумнуюпопулярность. По свидетельству Якушина, «его распевали чуть ли ни на улицах». Вэтих условиях особо злободневное звучание приобретали и похвалы Пушкина в адресимператрицы. Стихотворение было напечатано в журнале «Соревнователь просвещенияи благотворения» — литературным органе «Вольного общества любителей российскойсловесности», находившемся под идейным воздействие тайного общества, аруководствующую роль в нем играл Федор Глинка. В печати пришлось заменитьтолько слово «свободу славить» на «природу славить».

В «воспоминаниях в Царском Селе» поэт был эхом своих товарищей — лицеистов. Теперь он по существу, первый, задолго до декабря, литературный «Декабрист» -мог с полным правом назвать сой «неподкупный голос» «эхом русского народа», выражением чаяний которого объективно являлись будущие декабристы. Отсюда инеслыханная дотоле «народность» — популярность в самых широких общественныхкругах его «возмутительных» политических стихов и эпиграмм. И этот гражданскийподвиг Пушкина — поэта был тем значительнее, что в отличие от остальных онсовершал его в одиночку.

В это время возникает литературно — театральное общество «Зеленая лампа».Основатель общества был сверстник, и сослуживец Пушкина по коллегии иностранныхдел, к которой поэт был причислен по окончании Лицея, представительпетербургской золотой молодежи, богач, кутила и игрок Никита Всеволжский (позднее Пушкин назовет его «лучшим из минутных друзей моей минутной младости»).

Пущин очень не одобрял светской — онегинской — жизни Пушкина после выхода егоиз Лицея, попыток поэта сблизиться с некоторыми, наиболее блистательнымипредставителями военной, придворно-аристократической знати. Но уже к этомувремени ему, как и герою его романа, «наскучил света шум». Года за два доссылки Пушкина стал все более тяготиться своим столичным бытом — «утехамиюности безумной», «неистовыми пирами», «постыдным торгом любви» и «купленнымзлатом восторгом». «Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья», — как быподводя всему этому безрадостный итог, скажет он в своей первой лицейскойгодовщине («19 октября», 1825).

Во многом поэт действовал так, что шокировал окружающее его общество. Казалось, он стремился навлечь на себя репрессии властей не просто вызывающим, а, как иего позднейшее признание, столь же неслыханно смелым антиправительственнымповедением.

Однажды, рассказывает Пущин, в царскосельский парк забежал сорвавшийся случайнос цепи медвежонок. Со зверем чуть не встретился прогуливающийся царь, но тотбыл вовремя «истреблен». Пушкин при этом случае, не обинуясь, говорил:"Нашелся один добрый человек, да и тот медведь!" Таким же образом он вовсеуслышание в театре кричал: «Теперь самое безопасное время — по Неве идетлед». В переводе: нечего опасаться крепости. Еще один пример исключительнодерзкой «выходки» поэта 13 февраля 1820 года сын наследника французскогопрестола герцог Беррийский («последний из Бурбонов») был заколот парижскимрабочим Лувелем, который сказал, что хочет искоренить род Бурбонов, как враговсвободы. Он был казнен. Вскоре в руках оказался литографированный портретЛувеля, который в начале апреля поэт, тоже в театре, расхаживая по рядамкресел, показывал присутствующим со своей, развивающей основную тему «Вольности"надписью: «Урок царям».

Последствия не замедлили сказаться. К министру внутренних дел поступил донос наПушкина, а через несколько дней после «выходки» с портретом он был вызван кпетербургскому генерал-губернатору Милорадовичу, стоявшему в главеполитического сыска.

Когда Милорадович затребовал от Пушкина его «бумаги», тот объявил, что сжег их, но добавил, что готов тут же написать все свои не появившиеся стихи и даже то -с соответствующими указаниями, — что ему не принадлежит, но разошлось под егоименем. И исписал целую тетрадь. Милорадович, получив от поэта тетрадь стихови растроганный его откровенностью, объявил ему от имени царя прощение. Иначевзглянул на это сам Александр, которому тетрадь была вручена. Царь, возмущенныйсодержанием запретных пушкинских стихов (ему, конечно, было доложено о широкомхождении их по рукам), сразу же решил примерно наказать поэта. Сперва емупришла в голову мысль отправить поэта для вразумления в Соловецкий монастырь. Но когда он ближе познакомился с тетрадью, эта мера показалась емунедостаточной. Особенное внимание Александра привлекла к себе пушкинская ода"Вольность", в которой, помимо всего, была в упор поставлена тема об убийствеПавла I.

Вслед Радищеву, в Сибирь решил отправить еще не достигшего совершеннолетияПушкина. «Пушкина надобно сослать в Сибирь, — сказал царь директору ЛицеяЭнгельгардту об его бывшем питомце. — Он наводнил Россию возмутительнымистихами, вся молодежь наизусть его читает. Мне нравится откровенный егопоступок с Милорадовичем, но это не исправляет дела,» — вспоминал со словЭнгельгардта Пущин.

И только поднявшийся в обществе шум и вмешательство влиятельных друзей -Жуковского, Чаадаева и в особенности Карамзина — побудили «властителя слабого илукавого», как не менее презрительно назвал его поэт в фрагментах десятой главы"Онегина", резко смягчить свое намерение.

Вступился за Пушкина и его непосредственный начальник, граф Каподистрия, который фактически стоял во главе коллегии иностранных дел и одновременноявлялся управляющим делами Бессарабской области, освобожденной в 1812 году оттурецкого владычества и присоединенной к России. По его совету туда и решенобыло отправить Пушкина под благовидным предлогом перевода по службе, который, однако, никого не мог обмануть. Ссылку на юг поэт встретил с нескрываемымчувством радостного облегчения «Петербург душен для поэта…».

Уезжая из Петербурга, Пушкин обещал Карамзину «два года ничего не писатьпротиву правительства». Однако обещание свое Пушкин понимал очень узко: онничего не писал прямо против правительства, с упоминанием лиц. Но он несчитал, что нарушил обещание, написав «Гавриилиаду» или «Кинжал». Между тем"Кинжал" имел несомненное агитационное значение в декабристской среде.

За время пребывания на юге Пушкин написал ряд произведений, в достаточной степени обнаруживающих его политические взгляды. И нельзя сказать, чтобы этивзгляды не были направлены против правительства и правительственной политики. Уже в апреле 1821 года написано послание В.Л. Давыдову, внушенное надеждой нареволюцию. Политических тем касается Пушкин и в своем «Послании цензору» 1822 года. Послание это предназначалось к распространению в рукописи, и Пушкин, очевидно, желал, чтобы оно дошло по своему адресу. Как стихотворениеполулегальное, «Послание» не вполне отражает мнения Пушкина. В действительностион гораздо решительнее смотрел на вредноносную политику реакционной цензуры.

«Послание» является отчасти и сатирой на современное состояние русскойлитературы, на ее упадок — следствие цензурных притеснений, исключавшихобщественные темы из печатного слова:

Остались нам стихи, поэмы, триагеты,

Баллады, басенки, элегии, куплеты,

Досугов и любви невинные мечты,

Воображения минутные цветы.

Позднее, в записке Бенкендорфу в июле или августе 1830 года Пушкин писал:"Литераторы во время царствования покойного императора (Александра I)были оставлены на произвол цензуре своенравной и притеснительной — редкоесочинение доходило до печати". В письме Д. Давыдову в августе 1836 года Пушкинвыразился еще определеннее: «…в последнее пятилетие царствование покойногоимператора… вся литература сделалась рукописною…».

Теме о распространении наиболее опасных сочинений в рукописи посвящены стихи"Послания":

Чего боишься ты? Поверь мне, чьи забавы —

Осмеивать Закон, правительство иль нравы,

Тот не подвергнется взысканью твоему;

Тот не знаком тебе, мы знаем почему —

И рукопись его, не погибая в Лете,

Без подписи твоей разгуливает в свете.

Барков шутливых од тебе не посылал,

Радищев, рабства враг, цензуры избежал,

И Пушкина стихи в печати не бывали;

Что нужды? Их и так иные прочитали.

И Пушкин останавливается преимущественно на гражданском направлении, свойственном русской литературе:

В глазах монархии сатирик превосходный,

Невежество казнил в комедии народной,

Державин, бич вельмож, при звуке

грозной лиры

Их горделивые разоблачал кумиры;

Хемцинер истину с улыбкой говорил.

И, несмотря на препятствия цензуры, Пушкин провозглашает дальнейшее развитиегражданской литературы в России:

На поприще уманельзя нам отступать.

Старинной глупости мы праведно стыдимся,

Ужели к тем годам мы снова обратимся,

Когда никто не смел отечество назвать,

И в рабстве ползали и люди и печать?

Нет, нет? Оно прошло, губительное время,

Когда невежества несла Россия бремя…

Так утверждает Пушкин тождественность рабство и невежество.

Год 1823 был временем торжество реакции. Это выразил Пушкин в стихотворномнаброске:

Кто, волны, вас остановил?

Кто оковал ваш бег могучий,

Кто в пруд безмолвный и дремучий

Поток мятежный обратил?

С эти изменением обстановки Пушкин связывает и собственное состояние души:

Чей жезл волшебный поразил

Во мне надежду, скорбь и радость

И душу бурную и младость

Дремотой лени усыпил?

Пушкин выражает страстное желание вырваться из этого оцепенения, призывая политические грозы:

Взыграйте, ветры, взройте воды,

Разрушьте гибельный оплот.

Где ты, гроза, символ свободы?

Промчись поверх невольных вод.

Однако надежд на революционное движение не было. В России грубо ирешительно боролись с передовыми течениями русской мысли исполнители волиАлександра Аракчеев и Магницкий. В Испании по поручению Священного союза (послеВенского конгресса) французскими войсками было разгромлено конституционноеправительство, восстановлен абсолютизм Фердинанда, революционный вождь Риегобыл схвачен и казнен. Король отрекся от всех своих конституционных присяг. Вообще годы южной ссылки Пушкина (1820−1824) характеризуются обострением борьбыпрогрессивных и реакционных сил.

Правительство Александра 1 решительно вступило на путь уже ничем неприкрытой реакции. Характерной чертой этих лет является борьба с просвещением. Были разгромлены Казанский и Петербургский университеты. Многие профессора былиуволены, некоторые курсы уничтожены.

С глубокой и мучительной горечью Пушкин убеждается, что егосамозабвенная пропаганда вольности не дает тех быстрых результатов — не тольков борьбе с самовластьем, но и с общественной косностью, с неподвижностьюнарода, — тех зрелых плодов, которых он так ждал, так жаждал:

Свободы сеятель пустынный,

Я вышел рано, до звезды;

Но потерял я только время,

Благие мысли и труды…

Паситесь, мирные народы!

Вас не разбудит чести клич,

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

Пылкие мечты молодости о близкой свободе, о крушении самовластия, отом, что вот-вот «взойдет она, звезда пленительного счастья», — все этоотступило перед суровой явью. Что за страшная в самом деле вещь наша российскаядействительность, где «народ, подвластный страху, не смеет шепотом шептать!».Имеется ли такая сила, которая бы покончила с тиранством? Где она?! Если и подыметсячья-то голова с криком протеста, то вот уже для нее и тираспольская крепость. Тайному обществу, если оно существует, не уготована ли такая же судьба? АЕвропа? Вот и рождаются под пером поэта самые мрачные, надрывные, почтикощунственные в своем отчаянии строки «Сеятеля». Да, для решительных действийеще слишком рано. Время свободы еще не настало."Необъятная сила правительства"еще слишком могучая крепость, чтобы взять ее штурмом. Да и народ к этому неготов, не поддержит. Не пойдет на штурм. Не напрасны ли будут жертвы…

Знал ли Пушкин о том, что многие его знакомые по южной ссылке -Орлов, В.Ф. Раевский. Охотников, Пущин, Давыдов, Пестель, Якушкин — все членытайного общества? К началу 1821 года он еще этого не знал. Во всяком случае, незнал, наверное, мог только догадываться.

Да, помимо всего прочего, принять в такой ситуации — реакции идопросов — Пушкина в тайное общество было бы по меньшей мере безрассудством. Носамому Пушкину, которому было в эту пору недостаточно являться главойинтеллектуальной оппозиции, который порывался к свершению высокого гражданскогоподвига, от этого не было легче. Он и теперь действовал, и даже энергичнее ирезче («Кинжал») для общей цели, но по-прежнему действовал в одиночку. Этимобъясняется во многом шумное и вызывающее поведение томившегося в ссылке, которой, как он более стал понимать, не предвиделось конца (ему даже отказали вполагающейся по службе отпуске для поездки в Петербург — повидаться с родными),"беса арабского", как каламбурно называли его близкие друзья, молва, о которомтут же доходила до обеих столиц, передаваясь из уст в уста. «Пушкин вБессарабии и творит там, что творил всегда: прелестные стихи, и глупости, инепростительные безумства», — писал 28 ноября директор Лицея Энгельгардт своемубывшему воспитаннику и близкому лицейскому другу поэта — князю А.М. Горчакову.

«Кинжал» не против правительства написан", — подсказывал ПушкинЖуковскому, имея в виду данное им Карамзину при объезде в ссылку обещание «неписать ничего противу правительства». Формально это было так, но по существу -в обстановке тех лет — воспевание «тайного стража свободы, карающего кинжала», скованного «для рук бессмертной Немезиды», от которого «злодею» — тирану нигде, даже в семье родной нет спасенья (здесь, как и в «Вольности», это прочитывалоськак прямой намек на причастность Александра I к убийствуотца), делало стихотворение самым мятежным и зажигательных из всех вольныхстихов Пушкина. Говоря о пушкинских «летучих стихотворениях, которые в спискахобошли всю Россию», и, называя, как наиболее яркий пример, «Оду к кинжалу», Адам Мицкевич имел основание сказать: «Чтобы отважиться написать нечто подобноев России, нужно больше смелости, нежели для того, чтобы поднять мятеж в Парижеили в Лондоне». И для того времени он был прав. Недаром в кругах Южного тайногообщества пушкинский «Кинжал» давали читать и заучивать наизусть тем, когоготовили к совершению террористического акта против царя. Недаром, по велениюНиколая I, он (стих) был густо «замаран» в следственном деледекабристов, куда он был вписан со слов одного из них.

Итак, мы видим, что на юге Пушкин постоянно находился в сфере влиянияЮжного общества и был близок со многими его членами. Здесь же он завязалдлительную переписку с Рылеевым и Бестужевым, в дальнейшем заметными деятелямиСеверного общества. Переписку с ними Пушкин не прерывал до самых событий 14декабря. Ссылку свою Пушкин проводил в накаленной атмосфере. В егостихотворениях, написанных в ссылке звучит совершенная уверенность в близостиреволюционного переворота в России.

Но о возвращении из ссылки, чего Пушкин так настойчиво и тщетнодобивался, не могло быть и речи. А.Н. Тургеневу, к которому он неоднократнообращался с просьбой о помощи, удалось устроить перевод поэта из окончательногоопостылевшего Кишинева под начало назначенного новороссийскимгенерал-губернатором и, вместо Инзова, наместником Бессарабии князя М.С.Воронцова, на что, конечно, было дано согласие свыше: оставлять его в Кишиневе, в котором действовало так и не раскрытая тайная организация, представлялосьопаснее. «Меценат, климат, море и исторические воспоминания — все есть — заталантом дело не станет», — писал Тургенев Вяземскому. Но оба недостаточнопредставляли себе и личность англоманствующего вельможи и одного из богатейшихлюдей в России Воронцова, и особенно, натуру Пушкина. Поначалу слывшийлибералом, близкий к первым преддекабристским организациям, Воронцов в периодвосторжествовавшей реакции довольно быстро «перестроился». Вот характернаядеталь. При получении известий о казни Риего за обедом у царя он поспешилпоздравить с этим главу Священного союза, прибавив, что одним мерзавцем сталоменьше.

«Льстецы, льстецы! Старайтесь сохранить и подлости осанкублагородства», — отзовется на это позднее Пушкин («Сказали раз царю, что наконец…», 1824). Как и следовало ожидать, отношения Пушкина с Воронцовым не сложились. Поэт сыпал острыми словами и эпиграммами, одна из которых получила сразу жеширочайшее распространение и дошла, очевидно, до адресата:

Полу — милорд, полу — купец,

Полу — мудрец, полу — невежда,

Полу — подлец, но есть надежда,

Что будет полным наконец.

Перед нами — одна из самых хлещущих пушкинских эпиграмм. Каждаястрока ее — публичная пощечина. И вместе с тем, в этом четверостишии сосвойственной Пушкину проницательностью вскрыта и выставлена напоказисчерпывающая — социальная, интеллектуальная, эпическая — суть того «единствапротивоположностей», которое представляла собой весьма характерная для эпохифигура Воронцова, ставшего при всех этих своих качествах и даже, точнее, именнов силу их, крупным военным и государственным деятелем, но в отношении Пушкинадействительно проявившего себя подлецом полным. Решив, по наветам Воронцова инескольким атеическим строкам перехваченного пушкинского письма, устранить его"опасное" влияние на общество, в особенности на молодежь, царь заслал поэта вМихайловское под двойной надзор — местных и церковных властей.

Ссылка Пушкина в Михайловское совпала со временем наиболее полноготоржества реакции во всем мире. В Европе были удушены революционные движения. Всеобщая нищета наконец-то обратила на себя внимание вечно путешествующегоимператора, и в 1825 году были изданы распоряжения по борьбе с нищенством набольших дорогах, конечно, не затрагивавшие основные причины нищеты. Более всегоуделял внимания Александр своим военным поселениям, находившимся подуправлением Аракчеева. Александр думал, что военные поселения явятсядостаточным резервом, чтобы избежать рекрутских наборов. Но расчет оказалсяневерен, в 1824 году пришлось сделать два рекрутских набора. Все это не вносилоуспокоения в умы крестьян. Прочие сословия, вплоть до дворянства, тоже имелиоснования для недовольства.

Новый 1825 год, ознаменован в творчестве Пушкина созданием рядакрупных лирических стихотворений. Среди них имеется еще одна историческаяэлегия — «Андрей Шенье», написанная летом.

Элегию эту Пушкин ценил очень высоко. Она явно окрашена вавтобиографические тона (что он позднее прямо подсказывал друзьям). Напраснобыло бы искать в этой элегии следы действительного отношения Пушкина к реальнымсобытиям французской революции. Под Андреем Шенье, осужденным якобинцами натюрьму и казнь, Пушкин разумеет и самого себя. «Палачи самодержавные», окоторых идет речь в элегии, — не Марат и Робеспьер, а Александр I иего приспешники. Когда поэт восклицает:

Ты презрел мощного злодея;

Твой светоч, грозно пламенея,

Жестоким блеском озарил

Совет правителей бесславных;

Твой бич настигнул их, казнил

Сих палачей самодержавных;

Твой стих свистал по их главам;

Ты звал на них, ты славил Немезиду;

Ты пел Маратовым жрецам

Кинжал и деву — эвмениду!-

То это не о Шенье только, а о себе самом с гордостью говорит он, этоего — пушкинский — стих как бич свистал по головам бесславных правителейРоссии, это он воспевал «цареубийственный кинжал».

В этом стихотворении Пушкин воссоздал размышления осужденного поэтаАндрея Шенье о его судьбе. Накануне казни «возвышенный галл», поэт — элегик ипоэт- гражданин начинает колебаться, правильно ли он поступил, отойдя отмотивов, любви дружбы и страстно включившись в битвы революции. А то, к чемуэто привело, не свидетельствует ли, что его революционные призывы, как и"семена" автора «Сеятеля», оказались бесплодными:

Куда, куда завлек меня враждебный гений?

Рожденный для любви, для мирных искушений,

Зачем я покидал безвестной жизни тень,

Свободу и друзей, и сладостную лень?

Судьба лелеяла мою златую младость;

Беспечною рукой меня венчала радость…

Зачем от жизни сей, ленивой и простой,

Я кинулся туда, где ужас роковой…

Но тут же поэт отбрасывает «малодушную» мысль. И это буквальноврезается в сознание читателей необыкновенно выразительным приемом — поистине"революционным" сломом самого строя стиха. Кажется, эти сомнения высказаны лишьдля того, чтобы с большей силой утвердить могущество поэтического слова иоправдать долг поэта участвовать в гражданской борьбе:

О, нет!

Умолкни, ропот малодушный!

Гордись и радуйся поэт:

Ты не поник главой послушной

Перед позором наших лет;

Ты презрел мощного злодея…

И вера в падение тирании, в победу свободы торжественно звучит впоследних словах героя элегии:

И час придет… и он уж недалек:

Падешь, тиран! Негодованье

Воспрянет наконец. Отечество рыданье

Разбудит утомленный рок.

Пушкин считал намеки своего стихотворения настолько прозрачными, чтоопасался, не догадается ли цензура о возможности всяких «применений». Однакоцензор вычеркнул только те слова А. Шенье, в которых перечислялись событияфранцузской революции. Заключительная часть стихотворения осталась нетронутой.

Гордые слова Шенье («Умолкни, ропот малодушный…») — самая сильнаячасть стихотворения. Неожиданной ритмической ломкой стиха Пушкина гениальнопередал переход от малодушного оплакивания своей судьбы к суровому и гордомумужеству сильного духом поэта.

Элегия тотчас была напечатана, но начало стихотворения цензура непропустила: слишком сильно там просвечивали недавние политические события вРоссии: убийство тирана Павла I, разочарование передовых людей в новом цареАлександре I. Скоро эти не пропущенные цензурой стихи пошли гулятьпо России в списках. Хоть они и были написаны Пушкиным за полгода до восстания, но после разгрома и казни декабристов как бы зажили новой жизнью. Русскоеобщество, потрясенное ужасом недавней расправой — казни и каторги, — читало и повторялостроки из «Андрея Шенье», изливая в них то, что накипело в душе за последнийгод. Рано или поздно стихи эти под заголовком «На 14 декабря» попали в IIIотделение. Люди, распространявшие их, были приговорены к смертной казни (впоследствии приговор был смягчен), а Пушкин несколько раз давал объясненияперед специальной комиссией и уцелел только потому, что сумел доказать: стихинаписаны о французской революции и еще задолго до 14 декабря. Интересно, чтопосле неожиданной для всех смерти императора Александра, Пушкин был оченьдоволен тем, что «предсказал» своего мучителя, пять лет державшего его вссылке. Своему другу П.А. Плетневу поэт писал: «Я пророк, ей богу, пророк. ЯАндрея Шенье велю напечатать церковными буквами…».

Но мы забежали вперед. Одиночное Михайловское заключение стало всеболее и более душить Пушкина. Всеобщее недовольство обстановкой в странесодействовало усилению деятельности тайных обществ. Ко времени ссылки Пушкина ВМихайловское широко развивалась деятельность, как Южного общества, так иСеверного, сформировавшегося к началу 1823 года (с 1821 года, после роспускаСоюза Благоденствия, до осени 1822 года, возвращение гвардии в Петербург, деятельность общества в Петербурге прекратилась). Оба тайных обществаготовились к решительным действиям. Эпоха медленной пропаганды, характерная длядеятельности Союза Благоденствия, сменилась более решительной подготовкойпереворота. Близилась развязка — 14 декабря. И накануне казни декабристов сособой остротой читались по России такие строчки из «Андрея Шенье»:

Завтра казнь, привычный пир народу:

Но лира юного певца

О чем поет? Поет она свободу:

Не изменялась до конца!

Смерь Александра в Таганроге застала оба тайных общества неподготовленными к быстрому вступлению, тем более что именно в это времяблагодаря осведомительной деятельности провокаторов Шервуда, Майбороды иБошняка до правительства дошли достаточно точные сведения о деятелях тайныхобществ. Тем не менее обстоятельства, последовавшие за смертью Александра вТаганроге 19 ноября 1825 года, в частности, осложнение с вопросом о приемникеАлександра, создали условия, настолько благоприятные для революционноговыступления, что бездействие было невозможно. Восстание в Петербурге 14декабря, а затем на юге 29 декабря привели к разгрому тайных обществ, к арестувсех участников заговора, следствию и суду.

Весть о восстании декабристов на Сенатской площади в Петербурге, окровавом разгроме его застала Пушкина в Михайловском, «в глуши, во мракезаточенья».

Он ожидал это восстание давно и нетерпеливо, «с томлением упованья», он предчувствовал неизбежность, он возлагал на него большие надежды и для судебРоссии, и для себя лично. Теперь все рухнуло. «Минута вольности святой» недлилась и мгновенья. Во всем, что произошло, предстояло понять причины неудачи, определив свое отношение, взглянуть на трагедию взором историка, мыслителя, художника.

Чем более Пушкин узнавал об обстоятельствах, связанных с 14 декабря1825 года, тем яснее становилось, что она, увы, было заранее обречено напровал.

Горстка «безумцев» — смелых, отчаянных, благородных — против всейгромады самодержавия, покоившегося на вековых традициях рабства иверноподданичества, на темноте и невежестве народа, самодержавия, освященногорелигией, подпираемого штыками, охраняемого густой сетью жандармов, шпионов, наушников. «Необъятная сила правительства!».

Четырнадцатое декабря и все, что последовало далее, развеяло в прахнадежды, все еще жившие в душе Пушкина, на освобождение народа от рабства исамовластия и на непосредственно связанное с этим освобождение из все более иболее становившейся невыносимой ссылки. По всей стране пошли массовые облавы иаресты. Пушкин (да и не он один) ждал, что схватят и его. Готовясь к этому, онсжег все, что могло повредить «падшим» друзьям. Из осторожность он вовсепрервал было и то, что так поддерживало поэта в его ссылочном одиночестве, -интенсивную переписку с друзьями.

Но прошло больше месяца, а волна арестов его не коснулась. Это давалооснование думать, что к следствию по делу декабристов он не привлечен. Темнепереносимее стало для него отсутствие сведений о том, что происходит встолице, что станет с жертвами восстания. «Что делается у вас в Петербурге? Яничего не знаю. Верно, вы полагаете меня в Нерчинске. Напрасно, я туда ненамерен — но неизвестность о людях, с которым находился в короткой связи, менямучит. Надеюсь для них на милость царскую», — пишет поэт Плетневу, получив отнего только что вышедший экземпляр первого отдельного издания своихстихотворений. И тут же он ставит вопрос о возможности прекращения новым царем, удостоверившимся, что он не был причастен к тайному обществу, его шестилетнейопалы. Об этом сразу же пишет он и Жуковскому, сопровождая это, однако, весьмазнаменательной оговоркой, которую ввиду ее особой значимости, следует оченьзапомнить: «Теперь, положим, что правительство, и захочет прекратить мою опалу, с ним я готов условливаться (буде условия необходимы), но вам решительно говорюне отвечать и не ручаться за меня. Мое будущее поведение зависит отобстоятельств, от обхождения со мною правительства etc».

Характерен тон этих строк, полный (это особенно чувствуется вконтексте всего письма) высокого гражданского и личного достоинства. Словно быречь идет не о возвращении сосланного за политическое «преступление» и шестьлет томящегося в ссылке поэта, находящегося всецело во власти новогороссийского самодержца, а о мирных переговорах двух равноправных великихдержав: «Готов условливаться… не ручаться за меня…». А в словах: «Мое будущееповедение зависит…» — звучит почти прямая угроза: обстоятельство — это общаяполитика нового царя и, прежде всего, судьба преданных суду декабристов;"обхождение со мною …" - прекращение ссылки. Как видим, несмотря на все, чтопроизошло, Пушкин не только не стал на колени, а, наоборот, еще выше поднялголову.

Горстка борцов за идеалы народной свободы, которая боялась народноговосстания больше, чем самодержавия, готовила свое выступление, вынашивала егоцели в глубокой тайне не столько от правительства, сколько от солдат, крестьян, ремесленного люда.

Зачинщики восстания подняли войска утром 14 декабря, не объясняясолдатам своих истинных намерений, под тем предлогом, что Николай не являетсязаконным наследником престола, и надо присягать не ему, а его братуКонстантину.

Можно ли тут было рассчитывать на настоящую поддержку мнениянародного?

К тому же не было единодушия и в рядах самих заговорщиков. Одниратовали за конституционную монархию, другие — за республику. Одни — занемедленные и решительные действия, другие сомневались в них. Накануневосстания в штаб квартире Кондратия Рылеева стало известно, что план восстаниявыдан Николаю, Рылеева это мало смутило, и он сказал Бестужеву:

- К сомнениям нашим теперь, конечно, прибавятся новые препятствия. Но мы начнем. Я уверен, что мы погибнем, нопример останется. Принесем собой жертву для будущей свободы отечества!

Когда настанет день освобождения для декабристов? Пушкину хотелосьверить, что скоро. Он даже возлагал надежды на милосердие нового императора. Надеялся на «перемену судьбы» и для себя лично, так как к восстанию был формально непричастен. Между тем в бумагах каждого из действовавших находилисьего стихи, что вполне недвусмысленно указывало на роль поэта в восстании.

Но вскоре судьба Пушкина переменилась: Николай I затребовалего к себе в Москву. Но решение освободить Пушкина из ссылки было искуснымполитическим маневром, широким «либеральным» жестом со стороны только чтокоронованного нового европейского самодержца Николая I. Процессдекабристов окончился 11 июля 1826 года. «Добрый государь» велел Каховскогоповесить вместе с Рылеевым, Пестелем, Муравьевым- Апостолом, Бестужевым-Рюминым… Но при этом позаботился, чтобы в глазах света выглядетьмилосердным: заменил смертную казнь вечной каторгой. И через два дня, 13 июля1826 года, совершилась казнь пятерых, «поставленных вне разрядов и внесравнений с другими», а затем и приведение в исполнение приговоров надосужденными к каторге, заключению в крепость, ссылке на поселение, разжалованию и другим разнообразным наказаниям.

Закончился период михайловского изгнания Пушкина. 8 сентября 1826 года состоялась встреча поэта с царем. Один из чиновников IIIотделения, М.М. Попов, рассказывал, вероятно, со слов своего шефа. Рассказ этотпозволяет живо представить всю сцену. Когда Пушкин вошел, царь видимо, сидел (авозможно, и стоял; именно эту позу он принимал, когда к нему приводили надопрос некоторых декабристов) за письменным столом. Пушкин почтительно, какполагается, стал перед ним. Затем, по ходу очень затянувшегося разговора, царьвстал и начал (это тоже делал при некоторых допросах) расхаживать по комнате. Поэт повернулся к нему, а затем, устав стоять навытяжку, оперся о стол. Этобыло, конечно, неслыханной «дерзостью» с точки зрения придворного этикета. Ноедва ли не больше задело Николая все усиливавшаяся «свобода» реплик поэта. Итут последовал уже наиболее прямой (своего рода выстрел в упор) вопрос царя, таивший в себе возможность самых тяжелых последствий: «Государь долго говорилсо мною, потом спросил: «Пушкин, принял ли бы ты участие в 14 декабря, если ббыл в Петербурге?» И Пушкин опять сразу же с органически свойственной егонатуре благородной открытостью и смелой прямотой ответил: «Непременно, государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не быть с ними. Однолишь отсутствие спасло меня, за что и благодарю Бога», — ответил поэт.

Необыкновенно ярко этот столь волнующий момент, как вспышка молнии, осветил обаятельнейшие черты натуры Пушкина — его благородство, бесстрашие, гордую прямоту.

Пушкин некоторое время колеблется, но, наконец, дает царю обещаниеничего не писать «противу правительства». За это Николай дарует ему право житьв Петербурге, обещает сам быть цензором его произведений. Как пишет Н. И Лорер, со слов брата Пушкина, император вывел, затем поэта в соседнюю комнату ипредставил царедворцам:

- Господа, вот вам новый Пушкин, остаром забудем.

В тот же день на балу он мимоходом бросает во всеуслышанье одному изприближенных:

- Знаешь, что я нынче говорил сумнейшим человеком России?

-С кем же?

-С Пушкиным.

Спектакль сыгран.

Что же с Пушкиным? Действительно ли теперь он «императорскоговеличества Николая I придворный поэт»?

Что происходит в его душе?

Надобно знать эту душу, которая всегда порывалась чувствомблагодарности за доброе к себе отношение. Надобно понять его наивное, ребяческое желание вопреки всему верить в просвещенность и милосердие новогоимператора, вопреки всему надеяться на это.

Ах, обмануть меня не трудно…

Я сам обманываться рад!

Что же еще оставалось, кроме как самообманываться надеждой?

Но никогда Пушкин не был и не мог быть придворным поэтом, ни на мигне мог забыть Пушкин, что между ним и Николаем — могилы повешенных декабристов, десятки товарищей, закованных в кандалы и сосланных на каторгу.

Поэт и царь заключили между собой своего рода договор, но каждый изних хорошо понимал, что в душе они остаются врагами. Однако каждый надеялсяизвлечь из договора максимальную пользу для себя. Царь рассчитывал обезопаситьвольнодумца и направить его перо в нужную сторону. Поэт рассчитывал употребитьсвое влияние на общественное мнение, но самого императора с тем, чтобы иметьвозможность делать «хоть каплю добра» во имя прежних идеалов, чтобы смягчитьучасть осужденных декабристов, чтобы хоть в скрытой, завуалированной формепропагандировать свои идеи, спасти все, что можно было спасти, «сказать все ине попасть в Бастилию».

Согласно одной из версий, возможно легендарной, когда Пушкин предсталперед Николаем, в его кармане лежал листок со стихотворением «Пророк». В нембыли такие строки окончания:

Восстань, восстань, пророкРоссии,

В позорны ризы облекись,

Иди, и с вервием на выи

К У. Г. явись.

«У. Г., по догадке М.А. Цявловского, расшифровывается как «убийцегнусному». Гнусным убийцей был Николай для поэта. Таковым и остался.

Но теперь, когда император вдоволь насладился местью декабристам, теперь он может быть, наконец, смягчится? Если государь милостлив с ним, сПушкиным, несмотря на все его «возмутительные» (то есть возмущающие спокойствиестихи, то почему бы ему не проявить свою милость и к сосланным декабристам? Можно ли пропускать такой шанс, как бы мал он ни был!

Да и откуда было ждать «перемены судьбы» в николаевской России, гдевсе замерло в страхе и ужасе! Где вся свобода сконцентрировалась в свободедействий одного человека, где он один творил суд?

Подлинная цена этих царских «милостей» открылась перед Пушкинымпозже. Обращаться к царю по поводу каждого стихотворения было, конечно, невозможно, и фактически лица, от которого отныне зависело судьба пушкинскоготворчества и его личная судьба, сделался полновластный начальник IIIотделения канцелярии его императорского величества А. Бенкендорф.

Шли годы, «холодность и невнимание» обывательских масс читателей кПушкину усиливались. Реакционно-обывательская критика насмешливо и недружелюбноотносилась ко всему, что Пушкин печатал, и многие произведения он оставлял врукописи, в ящиках письменного стола.

В русском обществе уже народился новый читатель — требовательный, жадный к знаниям, но Пушкин не знал такого читателя Николай и Бенкендорф цепкодержали Пушкина, следя за каждым его шагом.

В стихотворении «Арион», особенно дорогом и значительном для него, написанном в связи с первой годовщиной исполнения приговора над декабристами, он точно сказал о себе до восстания: «пловцам я пел». «Я гимны прежние пою», -повторит он после восстания, подчеркивая, что в соответствии со сложившейсяситуацией, на ином пути, иными методами служит тому освободительному делу, закоторое погибли декабристы. И если не привносить в историческую обстановку иусловия того времени понятия и критерии последующих эпох, а судить обо всемэтом в контексте пушкинской современности и вместе с тем оценивать поведениеПушкина по большому историческому счету, он был полностью прав. Выбранный импуть поэта — гражданина действительно являлся высоким сверхличным служением. Ислужение это было тем героичнее, что происходило в еще неизмеримо большемодиночестве, чем в преддекабрьские годы (там была соответствующая среда).

И в конце жизни Пушкин ставил себе в заслугу то же самое — что в свойжестокий век восславил он Свободу. («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…», 1836).

И как поэт и как человек, с самого детства, с пробуждения сознания идо самой смерти Пушкин был стихийно, естественно свободен.

III. Заключение

Подведем итоги. Пушкин внес огромный вклад в развитие русскогоосвободительного движения не только преддекабрьских лет, но и далее (вчастности «разбудил», как и сами декабристы, Герцена) и не тольконепосредственно политическими произведениями, но и лучшими созданиями всегосвоего мирообъемлющего творчества. А тесное и на всю жизнь — очное и заочное -дружеское, братское, товарищеское общение его с декабристами не толькоразжигало гражданский пламень поэта, но и помогало ему преодолевать тяжелейшиеполитические, философские, нравственные кризисы, которыми в условиях тоговремени так изобиловала его жизнь; открывало возможность превращать этимучительные кризисы в могучие толчки творческого подъема — выхода из узкогокруга далеких от народа зачинателей русского освободительного движения набезграничные народные просторы — и на этом все более и более высоком уровнедальнейшего художественного развития.

А кровная связь начала всех начал русской классической литературы сдекабризмом и декабристами не только обогатила, не говоря уже о егополитических стихах до и после восстания, такими величайшими творениями егогения, как «Цыган», «Евгений Онегин», «Борис Годунов», «Полтава», 2Медныйвсадник", сокровищницу русской литературы, но и оказала глубокое влияние навесь ход и характер ее последующего развития. Несмотря на все многообразие, на"схождения" и «расхождения» (все это было, как я мог убедиться, и в отношенияхмежду Пушкиным и декабристами); несмотря на различия, и порой весьмасущественные, в общественной позиции и литературных взглядах величайших еетворцов, — эта кровная связь русской литературы с русским и мировымосвободительным движением (в широком понимании этих двух последних слов) -связь то прямая, а то косвенная, глубинная, не только продолжалась, но и сталаотличительнейшей ее чертой, определившей ее всемирное значение, а с конца XIXвека и мировое признание.

В этом смысле мы имеем полное право сказать: следовавшим Радищеву иразбудившим Герцена Пушкиным русская классическая литература и русскоеосвободительное движение как бы начались друг в друге.

СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1) Б. Томашевский «Пушкин»

(изд. Москва «Художественная литература», 1990).

2) Ю.М. Лотман «Биография писателя.А.С. Пушкин»

(изд. Ленинград «Просвещение», 1983).

3) П.Е. Щеголев «Дуэль и смертьПушкина»

(изд. Москва «Книга», 1987).

4) Д.Д. Благой «Душа в заветнойлире». Очерки жизни и творчества Пушкина.

(изд. Москва «Советский писатель», 1977).

5) «Сто стихотворений и десять писем»

(изд. «Молодая гвардия», 1963).

6) Генрих Волков «Мир Пушкина»

(изд. Москва «Молодая гвардия», 1989).

7) В. Вересаев «Пушкин в жизни»

(изд. «Московский рабочий», 1987).

8) Б. Бурсов «Судьба Пушкина»

(изд. Ленинградское отделение «Советский писатель», 1986).

9) «Пушкинист». Выпуск первый

(изд. Москва «Современник», 1989).

10)И.И. Пущин"Записки о Пушкине. Письма"

(изд. Москва «Правда», 1989).

11)Т.Г.Цявловская «Рисунки Пушкина»

(изд. Москва «Искусство», 1983).