Есть ли основания для того, чтобывыделять необозримую область поэзии изо всего литературного наследияВозрождения? Да, есть: именно в поэзии великий переворот в историичеловечества, называемый Возрождением, или Ренессансом, обрел особенно раннее иособенно полное выражение. Новый человек, который начал создавать новуюисторию, именно через поэзию с наибольшей силой сказал о себе и своем времени, нашел в ней язык для своих чувств. Не случайно у колыбели новых литератур, напереломе от средневековья к Возрождению, стоят, прежде всего, поэты: Данте иПетрарка в Италии, Вийон во Франции, Чосер в Англии, Гарсиласо де ла Вега иБоскан в Испании, Брант и Мурнер в литературе немецких земель, Борнемисса в Венгрии. Во всех этих случаях речь идет не просто о подъеме интереса к поэтическомуискусству, а о большом общем движении, развивающемся в каждой стране по-своему, но имеющем и свою внутреннюю взаимосвязь, и свои общие закономерности.

Говоря об эпохе Возрождения как овеликом историческом перевороте, Ф. Энгельс в предисловии к «Диалектикеприроды» подчеркивал, что в ходе этого переворота в Европе сложились нации, родились национальные литературы, выковался новый тип человека. Эта эпоха"нуждалась в титанах" — и «породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, но многосторонности и учености». Необычайную многогранность дарований, стремление творчески познать мир во всех его проявлениях — в науке, искусстве, политике — Энгельс считал типической чертой людей Возрождения: «Леонардо даВинчи был не только великим живописцем, но и великим математиком, механиком иинженером… Альбрехт Дюрер был живописцам, гравером, скульптором, архитектором… Лютер вычистил авгиевы конюшни, но только церкви, но инемецкого языка, создал современную немецкую прозу и сочинил текст и мелодиютого проникнутого уверенностью в победе хорала, который стал „Марсельезой“ XVIвека».

Добавим, что трудно найти крупногодеятеля культуры эпохи Возрождения, который бы ни писал стихов. Талантливымипоэтами были Рафаэль, Микеланджело и Леонардо да Винчи; стихи писали ДжорданоБруно, Томас Мор, Ульрих фон Гуттен, Эразм Роттердамский. Искусству писатьстихи обучались у Ронсара принцы Франции. Стихи сочиняли римские папы иитальянские князья. Даже экстравагантная авантюристка Мария Стюарт обронилаизящные стихотворные строки, прощаясь с Францией, где протекала ее веселаяюность. Лирическими поэтами были выдающиеся прозаики и драматурги. Очевидно, великий переворот имел свой ритм, четко улавливаемый талантливыми людьми ибившийся и их пульсах. В видимом хаосе исторических событий, обрушившихся наЕвропу, — в войнах, восстаниях, великих походах за тридевять земель, в новых иновых открытиях — звучала та «музыка сфер», тот голос истории, который всегдавнятен в революционные эпохи людям, способным его услыхать. Эти новые ритмыжизни с огромной силой зазвучали в поэзии, рождавшейся на новых европейскихязыках, которые во многих случаях обретали своп законы именно в связи сдеятельностью поэтов.

Важным и общим моментом для всейевропейской поэзии эпохи Возрождения было то, что она оторвалась от певческогоискусства, а вскоре и от музыкального аккомпанемента, без которого быланемыслима народная лирика средневековья, а также искусство рыцарских поэтов —трубадуров и миннезингеров. Ценою усилий смелых реформаторов поэзия сталаобластью строго индивидуального творчества, в котором новая личность, рожденнаяв бурях Возрождения, раскрывала своп отношения с другими людьми, с обществом, сприродой. Сборники итальянских поэтов XIV—XV вв.еков еще называются по-старому:"Песенники" — «Канцоньере», но стихи уже печатаются для произнесения вслух либочтения про себя, ради все увеличивавшегося племени любителей поэзии, забывавшихвесь мир над книгою стихов, подобно юным героям «Божественной Комедии» Паоло иФранческе.

Однако поэзия нового времени помогладо конца порвать связь с песней, особенно народной. Больше того, именно в эпохураннего Возрождения по всем странам Европы прокатывается могучая полна народнойпоэзии, преимущественно песенной. Можно сказать, что расцвет лирической поэзиив эту пору начался именно с поэзии народных масс — крестьянских и городских, повсеместно в Европе чувствовавших, как нарастают их силы, их воздействие нажизнь общества. Эпоха Возрождения стала эпохой великих народных движений, подрывавших устои средневековья, возвещавших пришествие нового времени. Всередине XIV века феодальная Франция была потрясена крестьянским восстанием —Жакерией. Восстание было жестоко подавлено, по память о нем не умерла ивоскресла в народном движении второй половины XVI века, в котором сказалосьстремление французских крестьян положить конец религиозным войнам; с их волейпришлось считаться и гугенотам и католикам не только потому, что оберелигиозные партии сплошь да рядом объединялись в подавлении крестьянскихвосстаний, но и в поясках решения вопроса о будущем Франции.

Так суровый и убежденный гугенотАгриппа д’Обиньс, поднимаясь над своей религиозной и сословной ограниченностью, в «Трагических поэмах» смотрит на народ как на некую силу, перед которой он, французский шевалье, в ответе за судьбы страны.

В середине XIV века крестьянскаявойна, известная под названием восстания Уота Тайлера, потрясла феодальнуюАнглию. Это восстание обнаружило тесную связь с народными антифеодальнымидвижениями той борьбы за реформу католической церкви, которую возглавилмятежный епископ Виклиф.

Глубинные связи народного бунта икритики феодальной идеологии раскрываются в «Видении Петра Пахаря», поэме 70-хгодов XIV века, приписываемой безвестному неудачнику Уильяму Ленгленду ипереполненной отголосками устного народного творчества. Носителем нравственнойистины здесь выведен труженик, пахарь. В XIV веке, очевидно, сложился исюжетный основной костяк баллад о бунтаре и народном заступнике Робине Гуде, ставших любимым народным чтением, как только в Англии заработали печатныеСтанки.

Пятнадцатое столетие было отмеченогуситскими войнами в Богемии и Моравии, вызвавшими близкие по характерудвижения в сопредельных странах Центральной и Западной Европы. Гуситские войнысоздали целую литературу, и в ее памятниках есть идеи наивного экономическогоравенства, защитниками которого выступали «левые» группировки гуситов. В том жеXV веке народ оказался силой, опираясь на которую французские короли изгнали, наконец, из своей страны английских захватчиков, а короли Кастилии и Арагоназавершили «реконкисту» — отвоевание исконной испанской земли, захваченной занесколько столетий до этого арабами (маврами). События конца Столетней войны, завершенной с помощью народных ополчений, нашли выражение в легендах о пастушкеиз Домреми — Жанне д’Арк, спасшей Орлеан и как бы от имени народа короновавшейКарла VII в Реймсе. События реконкисты отражены в большом цикле испано-арабскихромансов, не только запечатлевших этот героический период истории Испании, но иоплодотворивших испанскую литературу ближайших веков. В конце XV века началосьдвижение городских народных масс Италии, возглавленное Савонаролой.

Но надвинулся грозный XVI век, вначале которого развернулась Великая крестьянская война в Германии, которую Ф. Энгельс назвал первой буржуазной революцией в Европе (1525 г.). Крестьянскаявойна была подавлена с жестокостью, беспримерной даже для немецкихпсов-рыцарей, но она дала буйные всходы, прежде всего в близлежащихНидерландах, где освободительная война против владычества испанцев былазавершена созданием в 1688 году независимых Нидерландских статов — государстваместной буржуазии, победившей только в силу героической поддержки крестьянскихи городских трудовых масс. Эти две революции дали мощную вспышку народнойпоэзии. В Германии появились анонимные народные песни о борьбе крестьян противрыцарей, пламенная проза прокламаций Томаса Мюнцера. Эпопея Нидерландскойреволюции породила большую поэтическую традицию, в которой особое местопринадлежит песням повстанцев — гёзов (буквально «нищих»). В рядах гёзовсражалось немало отважных сыновей среднего и мелкого дворянства и еще большемолодых купцов, владевших шпагой не хуже, чем аршином или весами.

С неустанно обогащавшимся опытомнародной поэзии связано в эпоху Возрождения развитие двух основных формбаллады, выросшей из танцевального народного жанра: сложная форма, построеннаяна повторяющейся рифме и завершающаяся обязательным рефреном-«посылкой» — встранах романских языков, и другая, четырех строчная баллада с более свободнойрифмой — в странах германских языков, особенно в Англии и Скандинавии. Своеобразным заповедником баллады, где она существует до сих пор как живойпоэтический жанр, стали многочисленные архипелаги Северной Атлантики с ихсмешанным населением преимущественно датского происхождения. Датская балладавремен Возрождения, образцы которой включены в данный том, стала классическимжанром народной поэзии Северной Европы. К ней близка шотландская и ирландскаябаллада, в которых живы элементы фольклора кельтских племен, располагавшихпоразительно оригинальным и разнообразным устным поэтическим творчеством.

Начиная с середины XV векакнигопечатные станки выбрасывают множество изданий, рассчитанных на широкие кругичитателей, образцы народной поэзии — песни, романсы, загадки, а также «народныекниги» (среди них — книга о Тиле Уленшпигеле и книга о докторе Фаусте). Ихперерабатывают и используют писатели-гуманисты, даже весьма далекие от движениянародных масс, но чувствующие тягу к народным источникам. Полистаем пьесыШекспира, его современников и предшественников, — сколько народных баллад мынайдем в самом сердце их замыслов; в песне Дездемоны об ивушке-иве, в песнеОфелии о Валентиновом дне, в атмосфере Арденнского леса («Много шума ни изчего»), где скитается Жак, столь напоминающей о другом лесе — Шервудском, притоне стрелка Робина Гуда и его веселой зеленой братии. А ведь, прежде чемпопасть в чернильницы сочинителей, эти мотивы ходили по площадям английскихгородов, по сельским ярмаркам и придорожным харчевням, исполнялись бродячимипевцами, пугали набожных пуритан. Из сходных материалов строилась грандиознаякнига Рабле, впитавшая в себя французский народный юмор, обогащенный глубокимиидеями и острой сатирой ученого-гуманиста; близкие мотивы звучали в поэзииКлемана Маро, когда он перелагал на мелодии любимых парижским. Народом уличныхпесенок строгие псалмы Давида. Этот мир образов в его испанском осмыслениитеснился перед умственным взором Сервантеса, когда он создавал историюДон-Кихота. Образы итальянского театра масок (комедии dell’arte), дажеизмененные различного рода обработками, тоже несут в своей насмешливойтипологии открытия, сделанные народным гением. Народная поэзия эпохиВозрождения была одним из могучих источников обновления поэзии в целом. Нотолько одним из них.

У поэта той эпохи был и еще одинисточник вдохновения: классическая древность. Страстная любовь к знаниям гналапоэта в далекие путешествия в анатомические театры, в кузницы и в лаборатории, — но также и в библиотеки. До XV века образованный европеец знал кое-какиепроизведения латинской литературы, уцелевшие от античного Рима, в свою очередьмного усвоившего у культуры Древней Греции. Но сама греческая культура сталашироко известна позднее, особенно после XV века, когда в борьбе с туркамирухнула Византия, последняя опора средневековой греческой цивилизации наБлижнем Востоке. Тысячи беженцев-греков, хлынувших из земель, завоеванныхтурками, в христианские страны Европы, несли с собой знание родного языка иискусства, многие стали переводчиками при европейских дворах, учителямигреческого языка в европейских университетах, советниками при большихтипографских домах, издававших античных классиков в оригинале и переводах.

Античный мир — от Афин до Спарты —предстал перед умственным взором европейца не только как некая канувшая впрошлое реальность, на опыте которой можно выверять свою собственную судьбу, нои как утопический идеал, золотой век гармонического общества и человека, чей образвставал перед поэтами молодой Европы со страниц древних авторов, оживал вдревних скульптурах и рисунках.

Античность стала как бы вторыммиром, в котором жили поэты Возрождения. Они редко догадывались о том, чтокультура античности была построена на поту и крови рабов; народ античности онипредставляли себе как аналогию народу своего времени и так его изображали. Пример тому — взбунтовавшаяся чернь в трагедиях Шекспира, «античные» крестьянеи ремесленники на полотнах художников Ренессанса или пастухи и пастушки в ихстихах и поэмах.

В мире античной словесности поэтэпохи Ренессанса нашел для себя гигантскую лабораторию опытов, которые емутеперь захотелось проделать самому, неисчерпаемо богатое наследие образов ичувств, которые он понимал по-своему. Искусство художественного перевода вэпоху Ренессанса сделалось почти обязательной стороной деятельности любогопоэта, писавшего на каком-либо живом языке, а «подражание древним авторам» втой или иной мере стало общей чертой поэтов эпохи Возрождения. Нимфы, сатиры ивесь античный Олимп переселились в дубравы и рощи Западной и Южной Европы. Ихможно найти и в Гастинских лесах Ронсара, и в Шервудском лесу Шекспира, и влавровых рощах Испании, не говоря уже о сладостных пейзажах Италии, где они какбы вновь обрели свой домашний приют. Нептун и Нереиды благословляли каравеллыиспанских конквистадоров, носившие имена католических святых, каждыйитальянский кондотьер оказывался то ли Ахиллом, то ли Гектором и пороючувствовал себя им. Поэтические опыты вроде триметров англичанина ЭдмундаСпенсера, подражавших просодии и строфике античных поэтов, стали признакаминовой поэзии в любой стране Европы, затронутой теплом и светом Ренессанса.

Постепенно в потоке литературногоразвития той эпохи наметились два течения: одно в борьбе за становление новойнациональной литературы ориентировалось на античные образцы, предпочитало ихопыт народной традиции, учило молодежь писать «по Горацию» или «по Аристотелю».Иной раз в своем стремлении быть поближе к античным образцам эти «ученые» поэтыдаже отбрасывали рифму, которая была бесспорным завоеванием европейскойсредневековой поэзии. Представители другого направления — среди них Шекспир иЛоне де Вега, — высоко ценя античную литературу и нередко добывая из еесокровищниц сюжеты и образы для своих произведений, все же отстаивали записателем не только право, но и обязанность, прежде всего, изучать ивоспроизводить в поэзии живую жизнь. Об этом разговаривает с актерами Гамлет, применительно к сценическому мастерству, о том же твердит Лоне де Вега втрактате «О новом искусстве писать комедии». Именно Липе прямо высказываетмысль о необходимости считаться с народной традицией в искусстве. Но и Шекспирв своих сонетах, рассказывая о некоем собрате по перу, который оспаривал егопоэтическую славу, противопоставляет его «ученой», «изукрашенной» манере свойсобственный «простой» и «скромный» стиль. Оба течения в целом составляли единыйпоток гуманистической поэзии, и хотя в нем были внутренние противоречия, обусловленные " различных странах разными общественными причинами, поэты-гуманисты противостояли тем писателям своего времени, которые пыталисьзащищать старый феодальный мир, устарелые эстетические нормы и старыепоэтические приемы.

Борьба между силами антифеодальногодвижения и силами реакции, развернувшаяся в различных формах во всех странахЕвропы, складывалась на первых порах далеко не всюду в пользу прогрессивныхисторических сил. К концу XVI столетия в Италии, Испании и особенно в Германиивременно верх взяла реакция. Это усложнило положение гуманистов по всей Европе. I; тому же новое общество все больше обнаруживало угрозу порабощения человека, не успевшего сбросить узы феодального угнетения, иным тираном— золотом. В такойситуации разразился тяжелый кризис гуманистических идей. Многие талантливыепоэты и писатели разочаровались в идеалах гуманизма, отступили, отошли от идейВозрождения. Среди них были глубоко противоречивые художники, которые с большойсилой запечатлели в прекрасных стихах свои мучения и поиски истины, своизаблуждения и прозрения. Таких противоречивых поэтов нельзя относить в лагерьреакции; их творчество, при всей его сложности, в конечном итоге составиловажную ступень в истории культуры их стран.

Зачинательницей новой поэзии, давшейна долгие годы образцы для других стран Европы, была Италия. Кружок итальянскихпоэтов, сплотившийся в конце XIII века и вошедший в историю мировой литературыпод названием «поэтов сладостного нового стиля», был первым возрожденческимвольным Союзом поэтов-друзей, связанных широким кругом общих интересов. Из неговышел молодой Данте — автор книги сонетов и канцон «Новая Жизнь». Наполненныевысоким. Мистическим бредом и аллегориями, стихи о любви, которые бормоталюноша из Флоренции, гуляя по окрестностям родного города с томиком Вергилия в кармане, были порою еще настолько неясны самому автору, что он сочинил для «Новой Жизни"прозаический комментарий. Молодой поэт еще не уверен в изобретаемом импоэтическом языке, он поверяет его прозой столь же «сладостной», как и егостих. Но как сложна и богата духовная жизнь автора этих стихов о девочке БичеПортинари, которую он обессмертил в образе Беатриче! Первое дыхание всейбудущей прелести любовной европейской поэзии проносится в этом цикле стихов, как дуновение ветра в картине «Весна» Сандро Боттичелли — гениальногоиллюстратора Данте.

Несмотря на все связи сосредневековой литературной традицией, Данте — как бы явление поэтическоговзрыва. Лирическая стихия господствует и в суровой эпопее «БожественнойКомедии», наполняя поэму о загробном мире огнем и слезами, всем кипением жизнитой бурной эпохи, всеми оттенками чувств.

Вслед за Данте выступает другойвеликий флорентиец, продолжавший дело создания единого итальянскогонационального языка и литературы, — поэт-философ и ученый, политик ипутешественник Франческо Петрарка, воплощение острейших коллизий духовного мирачеловека раннего Возрождения. Мучительные вопросы и не до конца убедительныеответы встают со страниц философских трактатов Петрарки, особенно его «Опрезрении к миру»; выбрав в собеседники одного из авторитетнейших «отцов» христианскойцеркви — Блаженного Августина, поэт признается, что не может разобраться впротиворечиях, раздирающих его собственную душу: что такое поэзия — грех илисвященное призвание? Что такое его любовь к прекрасной Лауре — мука илисчастье? Почему он вечно оказывается в плену противоречивых чувств, от которых"горит в холодный день и под ярким солнцем леденеет"? После «Стихов на жизнь исмерть мадонны Лауры» форма сонета стала как бы знаменем новой поэзии, астрастность и сила поэтического выражения этих стихов, в особенности жеизощренный их стиль — «петраркизм», надолго подчинили своему обаянию литературумногих стран Европы.

Замечательна пламенная политическаялирика Петрарки — самовыражение итальянского патриота и республиканца, сторонника Кола ди Риенци — «трибуна» XIV века, который пытался ценой своейжизни вернуть былую славу Риму. Славе Рима посвящена и латинская поэма Петрарки"Африка", тончайшее подражание «Энеиде» Вергилия, напоминавшая современникампоэта о подвигах Сципиона Африканского. Горделивая политическая утопия, мечта овосстановлении великой Римской республики, переплеталась здесь с политическимрасчетом: на месте древнего Карфагена был опять коварный и могущественный враг— арабы, чьи суда шныряли у итальянских берегов и всерьез тревожилисоотечественников Петрарки как возможный фланг грядущего турецкого наступления, которого в Италии с трепетом ждали в течение двух веков.

Рядом вырисовывается фигура младшегосовременника Петрарки: это автор «Де камерона», Джованни Боккаччо, создательмногих прекрасных поэтических произведений, в которых четко прослеживается путьот поздней рыцарской поэзии, процветавшей при дворе неаполитанского короляРоберта Анжуйского, где прошла юность Боккаччо, до очаровательной пейзажнойживописи его пастушеских идиллий «Амето» и «Фьезоланские нимфы».

Пятнадцатый век принес много новогов итальянскую поэзию. К этому времени патрицианские фамилии стали постепеннозахватывать власть в городах, которые из купеческих государств-коммунпреображались в герцогства и княжества. Сыновья флорентийских богачей, например, знаменитого банкирского дома Медичи, щеголяли гуманистическойобразованностью, покровительствовали искусствам и сами были не чужды им. Поэты-гуманисты создавали латинские стихи в расчете на образованных читателей. Под пером таких талантов, как Анджело Полициано, возродился на потребугородской знати культ галантных рыцарей и прекрасных дам. Город-коммуна, оборонявший свои права от тяжелой хватки дома Медичи, ответил на возникновениеновой аристократической культуры бурным развитием народной сатирической ибытовой песни; над романтическим увлечением феодальным прошлым глумился Пульчив героикомической поэме «Большой Моргант». Однако и во Флоренции и, вособенности, в Ферраре — столице-крепости герцогов д’Эсте, возродилась вобновленном варианте любовно-приключенческая рыцарская поэма. Граф МаттеоБоярдо, а позднее, уже в XVI веке, феррарский поэт Лудовико Ариосто в изящныхоктавах повествуют о неслыханных подвигах и приключениях рыцаря Роланда (Орландо), который превратился из сурового героя средневекового эпоса вобезумевшего от ревности пылкого любовника. Обращаясь к фантазии разных веков инародов, Ариосто создал произведение, в котором многое предвещает «Дон-Кихота».Сквозь его шутливые строфы прорывается горькая ирония, печальная насмешка надпорядками и нравами герцогской Феррары.

Зловещие тени реакции довольнобыстро ползли по вечерним пасторальным пейзажам Италии, украшенным древними иновыми руинами, напоминавшими о том, что из-за отсутствия национального единствапришлось уступать любому чужеземцу: и немецким ландскнехтам Карла V, и"веселому королю" Франциску I Французскому, и угрюмым испанским губернаторам, и, прежде всего монахам, завладевшим страной, настигавшим мятежных гуманистовдаже за ее пределами, — как было с Джордано Бруно. И надо ли удивляться, чтотак трагически сложилась судьба Торквато Тассо, мучительно старавшегося вгероической поэме «Освобожденный Иерусалим» создать современный эпос с"христианским героем", — подлинным рыцарем, и воспевшего подвиги крестоносцев втщетной надежде объединить патриотические порывы своих современников передлицом угрозы турецкого нашествия. Мастер эпоса и стихотворной трагедии, Тассоотдал дань и лирике. Он создал классические образцы итальянского сонетапозднего Ренессанса, где петраркистская усложненность не мешает выражениюглубоких чувств человека переходной поры, уже снова сомневающегося в своемправе судить о вселенной и судьбах людских.

Грандиозные видения гигантских битв, волшебных садов, образы доблестных рыцарей и коварных или воинственных красавициз поэмы Тассо будут еще долго, вплоть до XIX века, будоражить поэтическуюмысль Европы. Но его творчество уже не могло иметь того значения для всей новойпоэзии, какое имело наследие Данте и Петрарки с их бесстрашным новаторством исмелой жизненностью. В Италии начался закат Возрождения.

Совершенно иначе развернуласьистория поэзии в Германии. В старых городах, расположенных на торговых путях, пересекавших немецкие земли посуху и по великим рекам с запада на юго-восток, веками копились не только богатства и знание ремесел, но и культурные навыки, вкоторых городские гильдии состязались друг с другом.

Среди них была и давняя городскаяпевческая культура мейстерзанг, вскормившая не одно поколение поэтов. Мейстерзанг — певческое и поэтическое искусство мастеровых людей Германии —достиг своего апогея в XVI веке в творчестве славного нюрнбергского сапожникаГанса Сакса. Этот поэт отличался удивительной плодовитостью: он оставилмножество стихотворений, поэм и особенно стихотворных текстов для городскогосамодеятельного театра — фастнахтшпилей («масленичных действ»), которые, какпанорама немецкой жизни, равны по значению «Де камерону» Боккаччо и"Кентерберийским рассказам" Чосера, хотя и не составляют обдуманною целого. В"шванках" Ганса Сакса (как они назывались по их сходству с жанром средневековойнемецкой поэзии) много архаичного, но в них звучит и ощущение нового времени, виден его «фальстафовский фон» — забирающие силу мужики, грешники-монахи, неунывающие ландскнехты, которым сам черт не брат, ловкачи-мастеровые. Большоераздумье о своей эпохе проходит через цикл шванков, связанных с сюжетом обАдаме и Еве. «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда дворянином?» — такаязагадка задается в «Сказании о Петре Пахаре», и она отозвалась в шутке одногоиз могильщиков в «Гамлете», называющего Адама «самым первым дворянином родалюдского», так как «он копал», а копать нельзя без лопаты, а лопата — «этооружие», а оружие — первая примета дворянина, в отличие от простолюдина, которому запрещалось его носить. Горестно размышляет Ганс Сакс о судьбах"Адамовых детей" — ведь все они рождены в равной доле, пошли от однихродителей, а как развела и перессорила их жизнь! Сапожный мастер, прославившийсвой город на всю германоязычную Европу, был одним из носителей мощногонародного подъема, наивысшим воплощением которого стала Крестьянская война 1525 года, хотя сам Ганс Сакс не понял ее смысла и не откликнулся на неепо-настоящему. Не смог сделать этого и гениальный расстрига Мартин Лютер, вооруживший немецкий народ на брань с его угнетателями. Своими пламеннымипереводами библейских псалмов, которые зазвучали в его интерпретации какреволюционные песни — недаром Ф. Энгельс назвал один из этих переводов"Марсельезой" XVI века". Лютер предал восставших крестьян, напутанный ихслишком решительными действиями. Но при всех трагических обстоятельствах, омрачивших его деятельность в 20-х годах XVI века, его труд в области немецкойпоэзии не менее примечателен, чем в области прозы.

В литературе немецкого Возрождениявсе тянется к грозному 1525 году, вызревает к этому моменту: многочисленныесатиры на дураков, воплощающих в себе Старую феодальную Германию и ее пороки, стихи ученых мужей, вроде Цельтиса или Ульриха фон Гуттена, многие гравюры и рисункиАльбрехт Дюрера, и среди них изображения немецких крестьян, суровых коренастыхлюдей, мятежно препоясанных грозным оружием, — и все надламывается после этогогода. С Гайером, Рименшнайдером и Мюнцером, с тысячами вожаков «БедногоКонрада» и его городских филиалов погиб цвет Германии XVI века. Погиб или ушелв соседние страны, унося идеи, оружие, волю к борьбе. Еще теплиласьсатирическая поэзия, охотно опиравшаяся на иноземные образцы, еще писалнеутомимый Ганс Сакс, еще разил папскую реакцию и ее верных иезуитов Фишарт, соловьями разливались уцелевшие поэты-рыцари, хранившие при мелких резиденцияхнаследие миннезанга. Но с тем великим немецким национальным искусством, котороезачиналось на заре XVI века и зрело под воздействием революционной ситуации, былопокончено надолго.

Удивительным многообразием ияркостью отличалась поэзия французского Возрождения.

На переломе от средних веков кРенессансу во Франции вырисовывается Своеобразная фигура Франсуа Вийона, наследника лучших традиций средневековых бродячих поэтов — вагантов. Но Вийонотказался от латинского языка; как поэт он развивался в русле французскойпоэтической речи, которую разработал и обогатил. Его баллады, полные горечи исмеха, вводящие нас в мир парижского дна, отворяющие двери кабаков и притонов, и сейчас чаруют сочетанием терпкого вкуса жизни и высокого лирического пафоса, с которым поэт равно готов боготворить и мадонну, и полюбившуюся ему толстухуМарго.

Вместе с тем, подобно утонченномуПетрарке, Вийон жаловался на трагические противоречия, раздирающие его сердце иум, на душащий его «смех сквозь слезы», на то, что он способен «умереть отжажды у ручья». Глубоко человечная, драматическая лирика «школяра» Вийона, вобравшая нечто от страдания втоптанных в грязь простых людей его времени, полнапотенциального бунтарства, и вполне закономерны предположения некоторыхфранцузских филологов, которые пытаются установить близость Вийона к тайнымплебейским движениям во Франции второй половины XV века.

Литературная традиция, заложеннаяВийоном, сродни Рабле, который недаром вводит Вийона в ряд эпизодов своегоромана и еще чаще пользуется, не оговаривая этого, выражениями поэта. Сказаласьэта традиция и в поэзии Клемана Маро, одного из любимцев Пушкина.

Редко у кого жизнеутверждающий духренессансного искусства выражен с такой силой, как у Маро. Женская прелесть, дружное застолье, свежий снег и весеннее тепло, шутка и смешная выходкастановятся предметом очаровательных мастерских стихотворений этого ученогопоэта, с одинаковой легкостью слагавшего стихи на родном французском игреческом языках. Есть в его творчестве и глубокие философские раздумья, иоткрытый протест против насилия попов, против клерикальной реакции, грозящейего любимому миру буйной плоти и свободной мысли. Клеман Маро поплатился за этотюрьмой, вынужденным бегством из Франции и смертью на негостеприимной чужбине, но остался верен себе до конца.

Его творчество в известной степенипротивостояло лионской школе поэтов, где свил себе прочное гнездо «петраркизм" — итальянское влияние, которое с галльской настойчивостью оспаривал КлеманМаро. Но и у лионских поэтов — у Луизы Лабе, Мориса Сэва — сквозь условнуюантичную образность и чеканную форму сонета прорывается живой голос французаXVI века, трепетная человечность.

В середине века, когда вофранцузской прозе уже взошло светило Рабле, в 1549 году, шевалье Жоакен ДюБелле в сотрудничестве со своим другом Пьером Ронсаром напечатал «Защиту ипрославление французского языка» — манифест национальной поэзии Франции. ДюБелле и Ронсар звали к борьбе за создание нового языка — единого литературногоязыка для молодой и полной сил нации, в то время еще разделенной диалектальнымиперегородками. Возглавленная ими «Плеяда», как назвали они кружок семидрузей-поэтов (в память о созвездии александрийских поэтов, когда-тообъединившихся во имя любви к стихотворству), стала первой поэтическойнациональной школой Западной Европы в полном смысле этого слова. Стремясьочистить язык литературы от средневековых пережитков, поэты «Плеяды» вместе стем отшатнулись от буйной стихии грубой красочной народной речи, из которойнеустанно черпал Рабле. Их идеал меры и ясности уже предвещал эстетическиепринципы классицизма XVII века, надолго определившего национальную формуфранцузского искусства.

Оба вождя «Плеяды» были глубокосвоеобразными мастерами стиха. Дю Белле поднял на новую ступень искусствосонета, преодолев петраркистскую «герметичность» и многословие. В цикле"Римские древности" он размышляет о трагическом уделе великих империй, глядя наруины «вечного города»: Дю Белле был в составе французской дипломатическоймиссии в папском Риме, внушившем ему отвращение и презрение. В цикле"Разочарования" поэт изложил свою философию жизни, мужественную и горькую, напоминающую философию созданных через полвека сонетов Шекспира. Блистательныммастерством отмечена обращенная к внешнему миру поэзия Ронсара, с равнымувлечением воспевавшего и королевские праздники (оп был близок ко двору Валуа), и французские дубравы и луга, где ему мерещатся фавны и нимфы; особенно хорошаего любовная лирика, в которую он внес искусство поэтического портрета, илукавую нежность, грубоватую фривольность истою француза XVI века. Но Ронсар, влюбленный в живую плоть, в родную природу, был поэтом и других чувств — егопроизведения проникнуты гордостью за Францию, за ее славное прошлое, за ееталантливый и трудолюбивый народ. Ронсар и Дю Белле заложили вместе с Маро —как далеки они от него ни были — фундамент новой французской поэзии.

Во второй половине XVI века дляфранцузской литературы настали трудные времена. Канули в прошлое те дни, когдакороль Франциск I иной раз брал под защиту вольнодумцев от посягательствцеркви, а сестра его, королева и поэтесса Маргарита Наваррская, покровительствовала Рабле, Деперье и Клеману Маро. Теперь гуманистам грозилаопасность и со стороны идеологов католицизма — верного стража и охранителямонархии, и со стороны родовитых дворян-гугенотов, не желавших подчинятьсякоролю. Над Францией занялось пламя гражданской войны и не гасло почти сороклет.

Французская литература, по существу, раскололась: часть ее служила католицизму в различных его оттенках, частьпримыкала к гугенотскому движению. На все это с бесконечной грустью, но и снасмешкой взирал философ-моралист Мишель Монтень, не поддерживавший открыто ниодну из враждующих партий и в своих «Опытах» (1588) именно эту позициюрекомендовавший всем мудрецам. Ибо, наблюдая жестокости и нелепости жизнисвоего времени, подобно другим гуманистам кризисной эпохи, он усомнился вмогуществе человеческого разума.

К числу значительныхпоэтов-гугенотов относится, прежде всего, Агриппа д’Обинье. Ученик Ронсара, впоследствии порвавший с ним, д'0бинье зарекомендовал себя как талантливыйлирический поэт циклом любовных сонетов, в котором чувства молодого влюбленногопричудливо переплетены

со сложными переживаниями близкогосоратника короля Генриха Наваррского, активного участника войн, терзающихФранцию и омрачающих его юное сознание. Но не этим прославился д’Обинье: всамый разгар своей многотрудной жизни, измученный походами и политическимистрастями, он начал поэму о современной ему Франции, гибнущей в пожарегражданской войны, — величественную стихотворную эпопею в семи частях, названнуюим «Трагическая поэма».

Несмотря на черты религиозногофанатизма, ограничивающие и сужающие замысел гугенота д’Обинье, его поэма даетглубоко впечатляющую картину бедствий, пожирающих Францию. Она являет собоюблистательный образец пламенной гражданской лирики, наравне с которой вофранцузской литературе можно поставить только гражданскую поэзию Виктора Гюго.

Другой замечательный поэт гугенотов, тоже сподвижник Генриха Наваррского — Гийом Дю Бартас, погибший от раны, которую он получил в сражении с католиками. В молодые годы его звали"гасконским жаворонком" — такой жизнерадостной и звонкой была его поэзия. Но висторию литературы он прочно вошел поэмой «Неделя». Есть дыхание фаустовскогогения в этом произведении, повествующем о сотворении мира: основной пафос поэмыне в прославлении божьего промысла, созидающего мир, а в любовании бесконечноразнообразными формами жизни и природы, наблюдаемыми поэтом. При всем яростномгугенотстве Дю Бартаса мы не можем не видеть в «Неделе» множества отголосковэпохи великих географических и биологических открытий, в которую он жил.

В другом лагере тоже были даровитыепоэты: изящный Депорт, создавший свой живописный стиль внимательного искептического царедворца, сопровождавшего принца Генриха Валуа даже в далекую"морозную" Польшу; рассудительный и точный Жан Пассера.

Но побеждало наследие «Плеяды».Отшумел Ренессанс, и французская поэзия втекала в русло нового стиля —классицизма.

В XV веке волна Возрождениязахватила Нидерланды. Страна прошла через трудную полосунационально-освободительного и революционного движения, принявшего формурелигиозной войны, в ходе которой фактически разделилась на валлонские (католические) и фламандские (протестантские) провинции. При этом многиеваллонцы оказались на стороне испанских оккупантов и поддерживали их власть. Еще сложнее были социальные противоречия в богатых нидерландских городах, гдесталкивались сильный, рвущийся к власти патрициат и многочисленные плебейскиекруги. В итоге творчество нидерландских писателей XVI века в значительной мереразвивалось под знаком религиозной тематики. Сильной и оригинальной сторонойновой поэзии была вольнолюбивая анонимная лирика патриотов-повстанцев — гёзов.

Во второй половине XVI века, вобстановке побеждавшей буржуазной революции, начался подъем светской поэзии, вомногом ориентированной на итальянские и французские образцы. Опыт Петрарки и"Плеяды" был перенесен в поэзию Нидерландов Яном вандер Нотом, который ввел внее классические жанры и сонет, а затем разработаны в национальном голландскомдухе Питером К. Хофтом, чья жизнеутверждающая многокрасочная поэзия выглядиткак параллель к голландской живописи XVI — XVII веков. Коренная нидерландскаятематика нашла себе широкое выражение у Гербранда Бредеро, в чьей поэзиипоявляются колоритные народные образы. Но «золотой век» нидерландской поэзииприходится уже на XVII столетие, и в центре его находится творчество поэта идраматурга Йоста ван ден Вондела, художника общеевропейского масштаба, оказавшего заметное воздействие на английскую и немецкую поэзию своего времени.

Позднее, чем в других странахЗападной Европы, расцвела английская поэзия Возрождения. Здесь существоваламогучая национальная поэтическая традиция. Древние англосаксонские фольклорныекорни сплелись затем с нормандскими порослями, пересаженными из Франции, и этодало такие прекрасные плоды, как творчество Джеффри Чосера, стоящего на рубежесредних веков и Возрождения. Недаром Горький назвал Чосера «отцом реализма»:сочная живопись портретов современников в его стихотворных «Кентерберрийскихрассказах» и еще больше их общая концепция, столь явное столкновение старойфеодальной Англии и новой Англии купцов и авантюристов, — свидетельствуют опринадлежности Чосера к литературе Возрождения.

Сложной была полоса XV века, наполненного внутренними схватками, в которых определялась эта новая Англия, теперь уже отливавшаяся в изложину абсолютной монархии Тюдоров. Но когда смятежами лордов и епископов было покончено и железная десница короля ГенрихаVIII легла на кормило страны, определились и новые противоречия английскойжизни. Англия отложилась от Рима, старую знать прижали как могли, новая знатьугодничала перед королем, подкупаемая потоком земельных пожалований, сделанныхза счет «огораживаемых» крестьянских угодий, по дорогам Англии полились толпыбродяг — крестьян, согнанных с насиженных мест, и Томас Мор нашел емкую фразудля описания происшедшего: «Овцы съели людей». За сострадание к народу Мор быллишен канцлерского звания, ввергнут в опалу, оклеветан и обезглавлен, но успелиздать свою книгу «Утопия» (1515), адресованную Эразму Роттердамскому. Наметилось мощное крыло английской гуманистической мысли, то, которое подниметв конце века Шекспира.

Томас Мор, великий мыслитель, утопист, перед умственным взором которого вставало видение счастливого будущегочеловечества, был также выдающимся стихотворцем-латинистом, особенно как авторэпиграмм. Но

В развитии английской поэзии народном языке в начале XVI века особенно плодотворной была деятельность ДжонаСкелтона. Ученик Эразма (который отметил поэта во время своего пребывания вАнглии), Скелтон сочинял и на латыни; но своеобразие его таланта проявилось, прежде всего, в английских стихах. Скелтон писал в народной традиции, используянезамысловатый, но меткий и красочный народный стих в своей сатирической поэзиии пьесках (перекликающихся с французскими фарсами и немецкимифастнахт-шпилями). Среди них особую популярность у современников снискаланасмешливая «Книга о Колине Клауте», в центре которой — реалистический образанглийского мужика, веселого и предприимчивого малого, иногда прикидывающегосяпростачком. Этот образ был подхвачен затем Эдмундом Спенсером. В лирикеСкелтона отчетливо слышатся интонации народной песни, используется народнаялексика и образность. В целом в творчестве Скелтона ярко сказаласьанглосаксонская, глубоко национальная поэтическая традиция.

Но было и другое: придворныекавалеры Уайетт и Сарри, оба воины и поэты, к 30-м годам XVI века сновавозвысили английскую литературу, деградировавшую после Чосера, и создалисветскую поэзию в духе и на уровне Петрарки и Клемана Маро. Сарри к тому жеоставил мастерской перевод двух песен из «Энеиды» Вергилия. Однако настоящеепреобразование английской поэзии — и содержания ее, и метрики — былоосуществлено Эдмундом Спенсером, органически соединившим в себе обогащеннуюнациональную традицию и достижения континентальной европейской поэзии. Спенсервоспевал идеального человека, сочетающего рыцарскую доблесть с ренессанснойжизнерадостностью и богатством чувств, в его поэзии влюбленность в красотуземного мира и стремление к земному счастью сочетаются с моральной проповедью, в которой уже чувствуется влияние пуритан. В аллегорической поэме «Царица фей"Спенсер воспел королеву Елизавету и ее двор, соединив поэтику итальянскойренессансной поэмы с национальным, британским средневековым сюжетом и насытивповествование отголосками английских рыцарских романов. В двенадцати эклогах"Пастушеского календаря» он создал широкую картину английской жизни, затронувмногие вопросы своего времени — о крестьянской доле, о лихоимстве духовенства, о преимуществах сельского жития перед шумным и греховным городским и о чистотедуш, присущей истым детям природы. Правда, за пастухами и пастушками Спенсералегко угадывались образованные придворные в крестьянских одеждах. Поэтизобразил самого себя в маске Колина Клаута — народного персонажа, действующегово многих его произведениях. И в этом есть глубокий и трагический смысл: ЭдмундСпенсер, знавший о бедствиях, обрушившихся на английскую деревню при Тюдорах, ценитель народного юмора и народной поэзии, все-таки не сумел выйти за пределыусловного изображения английской действительности, которая предстает в егоэклогах как антикизированный мир поселян и пастухов.

Во второй половине XVI века в Англиисложился кружок просвещенных дворян-гуманистов, наподобие французской «Плеяды», горделиво именовавшей себя «Ареопагом». Многие из участников кружка довольновраждебно относились к правлению Елизаветы. К ним был близок мореход и поэтУолтер Рэли, резко порвавший с итальянской традицией в английской лирике; Рэлисоздал свою собственную поэтическую манеру, свою интонацию — задушевную, искреннюю, непосредственную. Отношения у Рэли и королевского правительства былиявно натянутыми: при Елизавете он томился в тюрьме по пустяковому обвинению, которое было лишь предлогом. При ее наследнике короле Иакове I, выпустившемРэли из тюрьмы, поэт был казнен в результате особенно гнусной провокации, входе которой погиб его единственный сын.

Опале подвергся и другой участник"Ареопага" — Филип Сидни, автор любовного романа, состоящего из цикла сонетов —"Астрофил и Стелла", а также романа «Аркадия», полного горьких раздумий осудьбах Европы. Ему принадлежит и «Защита поэзии», созданная не без влиянияфранцуза Дю Белле. От кого защищал поэзию Филип Сидни, снискавший себе смерть водном из эпизодов Нидерландской революции? От нападок английской знати, презиравшей звание поэта и видевшей в нем нечто вроде шута. Поучая английскихпровинциалов уважению к званию поэта и к самой поэзии, Сидни вспоминает овеликих эпических традициях, живущих в английском народе, требует — впротивовес вкусам своего века — изучения не только античного, но и родногопоэтического наследия. Так Сидни подходит к теме одного из сонетов Шекспира, вкотором поэт горько сетует на то, что презираемая профессия актера ставит его вневыносимое положение перед любимой,

Зрелое английское Возрождениевыдвинуло плодовитого поэта Майкла Дрейтона, который с успехом выступал почтиво всех жанрах елизаветинской эпохи. В поэме, носящей ученое название"Полиальбион", он создал славословие Англии в форме своеобразной поэтическойгеографии, показал пробуждение страны в ходе меняющего ее облик ренессансногопереворота. Патриотический пафос, пронизывающий эту поэму, окрашивает истихотворение «Азенкур», где поется слава английскому оружию. Любовная лирикаДрейтона выделяется своей искренней нотой на фоне классически условноговыражения чувств у многих его современников. Среди них наиболее убежденнымсторонником новых классицистических тенденций в английской литературе на рубежеXVI и XVII веков сделался Бен Джонсон, знаток античной культуры, крупнейшийдраматург и поэт конца английского Возрождения.

Особыми путями шло развитиеВозрождения в странах Юго-Восточной Европы.

В Далмации, издавна втянутой ворбиту античной культуры, крупным центром гуманизма оказалась в XVI векеРагуза-Дубровник, могучий приморский город-коммуна, напоминавший, по структуреи образу жизни, купеческие города-коммуны Италии и тесно связанный с Венецией. Важное

стратегическое положение Дубровникана путях Средиземноморья сделало его участником широкого культурного обмена сомногими странами Запада и Востока, взаимодействовавшими в этом регионе. ВДубровнике сложилась пестрая напряженная жизнь, дававшая богатый материал дляпоэзии. Эта поэзия развивалась на латинском и хорватском языках, причемклассическая традиция органически сливалась с традицией самобытной местнойлитературы, тесно связанной с песенным народным творчеством. Труды несколькихпоэтических направлений, соревновавшихся в Далмации, подготовили почву дляпоявления целого ряда крупных поэтов-гуманистов, известных в свое время далекоза пределами Далмации, таких, как Марулич Држич.

На латинской основе развиваласьренессансная поэзия и в Польше XVI века, где в условиях выборной шляхетскоймонархии образовалось несколько местных центров культурной жизни, выращивавшихсвои поэтические школы. Но была и национальная гуманистическая традиция, завещаннаятаким гением, как Коперник. Эта национальная традиция нашла выражение втворчестве Яна Кохановского, не просто поднявшего польскую поэзию XVI века дообщеевропейского уровня, но и создавшего в своих «Фрашках» глубоко оригинальнуюкартину жизни Польши своего времени. Эти наброски, сделанные легким перомКохановского, дополнил Шимон Шимонович в идиллии «Жницы», внеся в польскуюпоэзию ту народную тематику, которая повсеместно вторгается в европейскоеискусство эпохи Возрождения,

В литературе Венгрии, которая какраз в XVI веке переживает трагедию турецкого завоевания, ростки Возрождениябыли заглушены и вытоптаны. Но еще в начале столетия крестьянское восстание подзнаменем Дьердя Дожа всколыхнуло страну и засвидетельствовало наличие в нейживых и активных сил. Это они помогли отстоять от вражеских полчищ те немногиевенгерские земли, которые избежали турецкого ига и стали прибежищемнациональной культуры. Воспитанная в школе латиноязычной литературы, молодаявенгерская письменность влилась в общий поток европейского Возрождения, преждевсего латинскими произведениями выдающегося гуманиста Борнемиссы. Нополитические бури, через которые прошел венгерский народ в XVI веке, способствовали формированию поэзии на народном языке. И в значительной мере в еетрадициях писал поэт-рыцарь Балинт Баллаши, гуманист на коне, погибший призащите от турок замка Эстергом. В его любовной поэзии и песенной лирикепереплетаются приемы и мотивы ренессансной поэзии итальянцев и французов собразами и ритмами венгерских и славянских народных песен.

Филип Сидни в «Защите поэзии"рассказывает, как, исполняя поручение английской королевы, он побывал в замкахвенгерских феодалов и слушал во время пира местные героические песни. Не слыхалли английский поэт и песен Балинта Баллаши, полных трагизма и национальногосвоеобразия? В поэтической тоске и гайдуцкой удали этих песен уже пороючувствуется тот лирический синтез, который через века расцветет в поэзииПетефи.

Самый поздний вклад в европейскуюпоэзию Возрождения принадлежит поэтам Пиренейского полуострова; решительныйповорот к новому мировоззрению и новой культуре произошел здесь только нарубеже XV и XVI веков, чему были свои причины. Прежде всего, — затянувшаясяреконкиста, которая потребовала напряжения всех сил разъединенных и нередковраждовавших между Собой братских народностей, населявших полуостров. Историческое развитие Испании протекало своеобразно. Королевская власть неимела прочной опоры в испанских городах, и хотя она поочередно сломиланепокорную аристократию и городские коммуны, настоящего государственного инационального объединения не произошло: испанские короли владычествовали, опираясь лишь на силу оружия и церковную инквизицию. Открытие в конце XV векаАмерики и захват огромных ее областей с золотыми и серебряными рудниками накороткий срок привели к неслыханному обогащению Испании, а затем к падениюзолота в цене и катастрофическому обнищанию страны, где погоня за легкойнаживой вытеснила заботу о развитии ремесла и землепашества. Испанская державастала терять и свое политическое могущество, в конце XVI века от нее отпалиНидерланды, в 1588 году была разгромлена «Непобедимая армада» — испанский флот, посланный на завоевание Англии. Воцарилась реакция. Толпы нищих и бродягпотянулись по выжженным солнцем полям и дорогам страны, которая, сделавшисьцарством авантюристов и мародеров, во многом оставалась феодальной страной.

И, однако, в Испании расцвелаблистательная ренессансная культура. Уже литература позднего средневековья былаздесь богата и разнообразна. Арагонские, кастильские, андалусские традициисливались в нечто новое, вбиравшее в себя и влияния Галисии с ее школойтрубадуров, и Каталонии, и особенно Португалии, которая уже в XV веке началабороться за новые морские пути и в целом обгоняла Испанию в области культурногоразвития. Тесные культурные связи с Испанией были усилены полувековым (1580—1640 гг.) подчинением Португалии испанской короне. Очень важным для литературИберийского полуострова было их многовековое соседство с литературами арабскогомира. Через это соседство испанские поэты получили немало мотивов и образов, особенно заметных в романсах XV — XVI веков. С другой стороны, Испания в тупору была тесно связана с Сицилийским королевством, с Венецией, держалагарнизоны и флоты во многих городах и гаванях Италии. В период своегоформирования испанская ренессансная поэзия пережила сильнейшее и длительноевлияние итальянской. (То же относится и к литературе Португалии.)

Первый шаг к новшествам, возвещеннымитальянской и французской поэзией, сделал испанский поэт Хуан БосканАльмогавер, выступивший сначала как переводчик Петрарки. Именно Петрарку выбралБоскан образцом для реформы испанской поэзии.

На некоторое время школа Босканаоказалась ведущей. Но ей решительно возражали сторонники «старокастильской"школы, противопоставившие итальянской ориентации национальную традицию, опиравшиеся на опыт старшего поколения поэтов раннего испанского Возрождения, и, прежде всего на Хорхе Манрике. Завязалась ожесточенная борьба направлений влирике, завершившаяся победой талантливого поэта-рыцаря Гарсиласо де ла Вега, втворчестве которого возобладали общеевропейские поэтические принципыРенессанса, углубленные и обогащенные за счет обращения к испанскойдействительности. От Гарсиласо де ла Вега берет начало та линия испанскойпоэзии Возрождения, которая достигла высокого совершенства, вобрав в себя итрадиции старых национальных поэтов, и эмоциональное богатство народногороманса, и опыт античного стихосложения наряду с античной образностью. При этомгуманистическое мировоззрение причудливо сплетается в испанской поэзии сэлементами средневековой рыцарской идеологии. В силу исторических условий, сделавших Испанию в XVI веке опорой феодально-католической реакции, особоеразвитие получила религиозная лирика, отнюдь, однако, не замыкавшаяся в узкомкругу собственно клерикальных мотивов. Один из наиболее одаренных поэтов этогонаправления — Луис де Леон, который за вольный перевод библейской «Песнипесней» был обвинен в еретичестве и брошен в тюрьму. Глубокая страстность идраматизм поэзии Луиса де Леона, отразившей духовный кризис, которым мучилисьмногие испанские гуманисты XVI века, делают его стихи характерным изначительным памятником эпохи.

Всеобщее признание заслужил в концеXVI века поэт Эррера, автор большого количества пышных стихотворений в духепредклассицизма, над которыми возвышается его ода в честь победы над туркамипри Лепанто (1570 г.), уже предвосхищающая высокую патетику героическойтрагедии «Нумансия», написанной позднее Сервантесом.

Испанская лирика выдвинула рядбольших поэтов, выразивших чувство пробуждения формирующейся (но так и несформировавшейся в полной мере) нации, мысли и чувства нового ренессансногочеловека — активного участника политической и светской жизни, страстного, просвещенного, жадного до жизни и чуткого к красоте. Это, прежде всегоСервантес и Лопе де Вега, которых, при всех различиях, сближает простота иглубоко национальное своеобразие стихотворной манеры. Им противостоят"культеранисты" —• лелеявшие, прежде всего изощренную поэтическую форму, мастера витиеватого и темного изложения, за условностями которого скрывалосьодиночество, чувство призрачности, охватывавшее многих испанцев, живших в тегоды, когда за блестящим фасадом испанской монархии все откровеннеепроглядывала жалкая и трагическая нищета.

Один из величайших литературныхпамятников XVI века — поэма «Араукана», созданная испанцем Алонсо де Эрсилья. Кмоменту выхода в свет этой поэмы уже много было написано о трагедии, разыгравшейся в Южной Америке, где испанские завоеватели пядь за пядьюзахватывали земли, веками принадлежавшие местным индейским народам, истребляяили порабощая их, разрушали великолепные памятники их культуры и насаждали своибесчеловечные порядки, закладывая основу колониальной империи. Уже написана былагрубоватая солдатская книга Берналя Диаса, сподвижника Кортеса, личноучаствовавшего в разгроме древнего ацтекского царства и полудюжины других, более мелких индейских государств; уже существовала книга Лас-Касаса, честногопатера, пытавшегося защитить индейцев от зверства завоевателей и организоватьподобие медленного приобщения их к «благам» европейской цивилизации. Эрсильязапечатлел трагедию колонизации Южной Америки в поэтическом произведении, подобных которому мировая литература не знала вплоть до поэм Пабло Неруды. Эрсилья был младшим офицером в испанской экспедиции, направленной против союзаплемен чилийских индейцев — Арауко, и сделался очевидцем варварских действийпоработителей. Сюжет его поэмы основан на историческом факте; в ней рисуетсявосстание араукан, которые не только дали отпор испанцам, но и навязали имзатяжную, тяжелую войну. Ища ответа на вопрос о причинах длительных неудачиспанского отряда, гуманист и ученый Эрсилья приходит к выводу, что индейцызащищали свою свободу и что их борьба была справедливой. Поэт отдает должноеличной храбрости своих соотечественников, братьев по религии и по оружию, но онполон восхищения мужеством, мудростью и человечностью индейцев, которыестановятся истинными героями его поэмы (потому она и названа «Арауканой»).Пусть в поэме есть элементы условности и стилизации, пусть чилийские индейцынередко выглядят в ней как древние греки, как троянцы, рассуждающие о спасенииродного города;

поразительно, что европеец, сынкровавой и жестокой эпохи первоначального капиталистического накопления, отдалдань уважения и сочувствия индейским народам, погибавшим в неравной борьбе сколонизаторами.

К лучшим образцам испанскойренессансной лирики близки сонеты великого португальского поэта Луиса Камоэнса, отмеченные высоким мастерством и страстным трагическим мироощущением. По новомудля иберийской поэзии сложному психологизму и глубине мысли сонеты Камоэнсанапоминают сонеты Шекспира.

В поэме «Лузиады» — литературномпамятнике мирового значения — Камоэнс создал истинный эпос Ренессанса. Этопроизведение задумано как национальная героическая поэма в духе «Одиссеи» или"Энеиды", которая прославила бы португальцев — потомков легендарного Луза, лузитан (как называли их римляне). «Лузиада» повествует о морском походе одногоиз «великих капитанов» той эпохи, Васко да Гамы, проложившего путь в Ост-Индиювокруг южных берегов Африки, и о первом проникновении португальцев в этустрану. Небывало яркие описания чужой природы, то ласкового, то беспощадногоморя со смерчами и бурями, сказочного Каликута и тропических островов, восточного базара, экзотических одежд и обычаев туземцев Камоэнс почерпнул изсвоих личных впечатлений: опальный придворный, потом каторжник, наемный солдат, он долго служил в португальских войсках, оперировавших за океаном, и делилратные труды и опасности с простыми людьми своей страны. И хотя сюжет поэмыокружен мифологической рамкой и олимпийские боги участвуют в действии, как уГомера, помогая или чиня препятствия Васко да Гаме и его храбрым спутникам (Венера — союзница славного португальца, а Вакх — его противник), страницы еедышат жизненностью. Неразрывная связь с реальной действительностью, с народом, стоящим у парусов, весел и пушек и встречающим шквалы и копья своей грудью, сообщили поэме Камоэнса достоверность поэтического документа, бессмертиепережитого, чего не было ни у Ариосто, ни у Тассо, при всем блеске ихпоэтического гения. «Лузиада» — подлинное порождение эпохи великихгеографических открытий; в мировой литературе нет памятников, которые с такой силойзафиксировали бы ее дух.

Итак, от Данте до Бена Джонсона иЛопе де Вега, от зари XIV до середины XVII века — вот пределы, в которыеукладывается развитие культуры Возрождения и его поэзия.

Все Последующие времена черпали изсокровищницы этой поэзии. К своим провозвестникам — поэтам XVI века восходитфранцузский классицизм; Джон Мильтон — крупнейший английский поэт XVII столетия— опирался на многоязычное наследие ренессансной поэзии; немецкая литератураXVII века, вырабатывая стойкость и мужество перед лицом испытанийТридцатилетней войны, нашла поддержку в поэтическом наследии предыдущегостолетия, а в конце XVIII века Гете и Шиллер обратились к эпохе Возрождения, создавая бунтарские титанические образы Карла Моора и Фауста. Когда Вольтер всередине XVIII века предпринял попытку оживления героического эпоса в поэме"Генриада", он в предисловии назвал Ариосто и Тассо, Камоэнса и Эрсилью каксвоих предшественников в этом жанре наряду с Гомером и Вергилием. Еще большеобязана шутливой эпической поэме итальянского Возрождения Вольтерова"Орлеанская девственница".

Романтики в любой литературеЗападной Европы были продолжателями и учениками мастеров эпохи Возрождения. Ееполнокровное, человечное искусство служило образцом для многочисленныхпрогрессивных поэтов XX века. Художник социалистического реализма, Иоганнес Р. Бехер нашел нужным в свои исследования о современной литературе включить «Малоеучение о сонете» — этюд, содержащий внимательный анализ шести языковых аспектовсонета: французского, немецкого, английского, итальянского, португальского ииспанского.

Данте, Шекспир, Лопе де Вега, Сервантес, изданные на многих языках народов СССР, стали не просто нашимисовременниками, но и нашими соратниками. Как и картины художников Возрождения, драматургия, песни и стихи ренессансных поэтов вошли в культурный обиходсоветского человека.

Один из титанов Возрождения —Джордано Бруно — назвал свою книгу: «Диалог о героическом энтузиазме». Такоеназвание очень точно определяет духовную атмосферу Возрождения, запечатленную впоэзии XIV — XVI веков. Эта поэзия раскрыла красоту человека, богатство еговнутренней жизни и неисчислимое разнообразие его ощущений, показала великолепиеземного мира, провозгласила право человека на земное счастье. ЛитератураВозрождения подняла призвание поэта до высокой миссии служения человечеству.

Колумб открыл путь к новомуконтиненту. Континент чувств и мыслей, найденный поэтами Возрождения, был неменьшим открытием.